Джейми улыбается мне.
— Мы раньше тоже тянули маму за косы.
— Она никогда не заплетала одну косу. Мы бы за нее передрались.
Жестом велев мне приступать к еде, он снова скользит взглядом по сидящей неподалеку матери, и на его лице отражается печаль. Трет темный сучок на деревянной столешнице, словно тот можно оттереть.
— Она могла бы жить лучше, и наверняка дольше, если бы не вышла за Ба.
Мама старалась не выходить вместе с нами в люди. Они спокойно реагировали на китайца с похожими на него детьми, но добавьте сюда жену-англичанку — и получите проблемы. Джейми как-то сломал одному мерзавцу нос за то, что он назвал маму подстилкой узкоглазого.
— О чем ты вообще? Если бы она не вышла за Ба, нас бы не было на свете.
— Кто знает? Может, и были бы. Тао считает, что каждая душа постоянно перерождается в разных телах, пока не достигнет просветления. Но если бы мама не вышла замуж за Ба, у нее могли бы быть друзья, компания. Ей не пришлось бы униженно ползти к родителям, лишившим ее наследства.
— Что ты имеешь в виду под униженно ползти?
Джейми ослабляет свой шарф.
— Помнишь, когда Ба спустил все полученные мамой за кружева деньги на те чертовы ракетки?
— Конечно.
— В тот месяц лило как из ведра. Мама не хотела, чтобы мы выступали под дождем. Она отправилась к родителям, умоляя их одолжить ей денег.
Из меня словно вышибли весь воздух. Мы никогда не встречались с родителями мамы, хотя нам и случалось видеть сурового викария и его чопорную супругу, приветствующих прихожан на пороге своей церкви.
— И они их дали?
Он поднимает бровь.
— А мы выступали в тот месяц?
— Нет. — Но и не голодали. — А Ба знал?
Он выдавливает смешок, уставившись на потолочный вентилятор. Меня не удивляет то, что мама так ничего и не сообщила Ба. Его ранила бы мысль о том, что ей пришлось переступить через себя из-за него.
— Почему она не сказала мне? — продолжаю я.
— А ты как думаешь?
— Почему ты просто не можешь ответить на чертов вопрос?
— Потому, что ты уже знаешь ответ. Она не хотела уронить Ба в твоих глазах. Плохо было уже то, что я видел его таким, какой он есть, — жалким мешком, набитым пустыми обещаниями, эгоистичным ублюдком.
Я шлепаю руками по столу, и дети испуганно округляют глаза. Мать прижимает их к себе поближе, кидая на меня раздраженный взгляд.
— Как ты можешь так говорить? — шиплю я. — Он всегда старался обеспечить нас.
— Ты называешь его аферы «попытками обеспечить»? Каждая из его идей была такой же абсурдной, как башмаки из кирпичей. Чаще всего именно мы обеспечивали семью. Может быть, тебе и нравились наши выступления, а я их ненавидел. Мы же были просто детьми.
Он откидывается назад, скрещивая руки на груди.
— А как насчет соленых орешков?
Добавив к ним не только соль, но и перец, Ба смог продавать их туристам вдвое дороже. Он заработал достаточно денег, чтобы купить маме фирменные кожаные ботинки с перламутровыми пуговицами.
— Ну да. А потом вложил все эти деньги в луковицы тюльпанов. И чем все это закончилось?
Я не отвечаю, потому что помню: пока Ба искал клочок земли в аренду, злосчастные луковицы сгнили.
— Я знаю, что жить с ним было нелегко. Но он любил нас. Он любил тебя. Он всегда говорил, что у тебя лоб ученого. Что тебе предначертаны великие дела.
— Он был требовательным и неразумным. Кроме того, как определить, великое дело или не очень? Заработав кучу денег? Купив шикарный особняк? Я, может быть, считаю, что просто сбежать из Лондона — уже великое дело. Отправиться туда, где ты сможешь дышать воздухом, а не воздух будет поглощать тебя. — Его взгляд прикован к мухе, бессмысленно бьющейся о стену. — Когда я наконец уехал и посмотрел вверх, я понял, что все это время упускал.
— Что? — Фыркаю я. — Звезды?
Он встречается со мной взглядом.
— Свободу. Мне нужно было больше свободы.
— От меня.
Мне трудно скрыть боль в голосе.
— Не от тебя, сестренка. — В его словах больше нет огня, будто, открыв передо мной душу, он полностью вымотался. Невысказанные мысли собираются над нами, как грязно-коричневые облака, висящие над Лондоном летом, когда ветры дуют нечасто. — Иногда достаточно просто ощутить в душе мир.
— И что же это значит?
— Я хочу сказать, что ты ешь отличное мясо вилкой из настоящего серебра и злишься из-за хлеба. Я знаю, что это нечестно, но иногда, чтобы быть счастливым, нужно просто снизить требования.
— Я злилась не из-за хлеба. — Чтобы доказать это, я отрываю добрый кусок и закидываю его в рот.
— Я знаю. Ты злишься на меня.
Я жую, не чувствуя вкуса, затем с трудом проглатываю.
— Твои здешние друзья больше похожи на братьев. Я это уважаю, пусть даже некоторые из них — гады, жалящие исподтишка.
Преступно красивое лицо Бо — этого павлина — всплывает перед мысленным взглядом.
— Бо надежный. Он не хотел, чтобы я считал его выигрыш частью пари.
— Ты утверждаешь, что он хотел, чтобы ты выступал со мной?
— Да, хотел.
Мое лицо пылает при мысли о том, как несправедлива я была к Павлину.
— Тогда почему ты все-таки считаешь его выигрыш?
— Даже если тебе удастся попасть в Америку, она такая же чужая, как луна. Тебя там сожрут живьем.
Его рот кривится, словно он съел что-то кислое.
Я пихаю недоеденный кусок хлеба назад к остальным. Я на самом деле, похоже, ловлю большую рыбу на тонкий крючок. Даже если нам удастся обойти Акт об исключении китайцев, насколько мне известно, логово голодных аллигаторов находится на другой стороне.
— Ты волнуешься, что я закончу, как мама.
— Нет. — Он поднимает на меня глаза. — Я волнуюсь, что ты закончишь как Ба.
От его слов у меня перехватывает дыхание.
— Твои безумные идеи. Скроенные на коленке планы.
— На коленке… — цежу я. Затем срываю шапку Барабанщика с головы и принимаюсь обмахивать лицо. — Мы планировали отправиться в Америку с самого детства. И то, что я с ходу могу разглядеть подвернувшуюся возможность, не значит, что мои идеи безумны.
Он окидывает меня злобным взглядом. Тут его глаза останавливаются на моей прическе, и их выражение смягчается.
— Послушай, Вал, ты — моя сестра. И я хочу для тебя лучшей жизни. Я надеялся, что стабильная работа в хорошем доме сможет тебе ее обеспечить. Но если ты одержима идеей ехать в Нью-Йорк, я выступлю перед этим мистером Стюартом вместе с тобой.
— Ты… выступишь?
Его щека дергается в намеке на улыбку.
— Да, выступлю.
— И я вовсе не приказываю тебе сделать это, правда?
— Я уже жалею об этом.
— Ты настоящий друг, Джейми.
Я борюсь с желанием задушить его в объятиях. Наконец-то. Хоть какое-то послабление.
— Ну и когда мы с ним встречаемся?
— Ну, я пока его не нашла. — Я игнорирую гримасу, которую состроил Джейми. — Но знаю, что он носит фиолетовый котелок.
Похоже, ему приходит в голову какая-то мысль, и он смеется, не в силах удержаться.
— Я видел его.
— Где?
Он складывает руки перед собой.
— Шарлотта наняла меня выгуливать ее собаку, Штруделя, по прогулочной палубе. Я видел там мужчину в фиолетовом котелке, читающего газету. Шарлотта говорит, он всегда сидит в одном и том же шезлонге по правому борту.
Тот факт, что Джейми видел мистера Стюарта, чуть не проходит мимо меня.
— Она — Шарлотта — наняла тебя выгуливать собаку? Я думала, пассажирам третьего класса нельзя подниматься на палубы первого.
— Она получила разрешение. Вышло так, что мне единственному удается успокоить этого пуделя. Знаешь, собаки тоже страдают морской болезнью.
— И когда будет очередная прогулка?
Он смотрит на настенные часы. Уже почти час.
— Скоро.
— А она знает о твоем таланте акробата?
— Возможно, мы говорили об этом немного.
— Ага. — Он ни словом не обмолвился об этом своим приятелям, с которыми живет и работает вместе, но стоило появиться курочке, как петушок распустил перышки. — А обо мне она знает?
