До моих ушей доносится шорох. Он идет из следующей лодки. Прищурившись, я вглядываюсь в темноту. Уголок чехла отогнут так аккуратно, что я едва это замечаю.
Джейми все-таки здесь. Летящими шагами я приближаюсь к лодке.
— Неужели из этой вид лучше?
Чехол почти целиком скрывает фигуру Джейми, хотя в тусклом свете электрических ламп можно разглядеть локоть, высунувшийся после того, как он закинул руки за голову. Я поднимаю чехол.
Но из-под него на меня смотрит вовсе не Джейми.
16
![]()
Удивленное лицо Бо поднимается над краем лодки, и я прикусываю язык, чтобы не вскрикнуть.
— Что ты здесь делаешь?
— Тот же вопрос.
— Где Джейми?
Он хмыкает.
— Не здесь.
— Там еще кто-нибудь есть? — Я поднимаю чехол повыше.
Бо тянет его обратно, а потом отвечает на своем неуверенном английском:
— Нет. А теперь иди, безбилетница, пока тебя никто не увидел. — Он укладывается назад, снова накрываясь чехлом.
— Где ты видел его в последний раз?
На его лице мелькает хитринка.
— А что? Беспокоишься, что он тебя обыграет?
— Конечно нет, — лгу я. — Переживаю из-за вредного влияния на брата.
Темные черточки его бровей изгибаются.
— Нас досматривали перед посадкой.
— Досматривали?
— Да. Ни у кого с собой нет никаких вливаний.
— Не вливания. — У меня вырывается смешок, и Бо моргает, словно в него плеснули водой. — Влияния. — Я повторяю слово на кантонском, прежде чем продолжить на английском: — Вы с тем старым кривозубым ворчуном считаете, что девушки не должны указывать парням, что делать.
Он хмурится.
— Я имел в виду, что Джейми может и не захотеть больше следовать распоряжениям сестры.
Я шмыгаю носом.
— А с чего ты взял, что он раньше следовал моим распоряжениям?
«Титаник» кренится, и я хватаюсь за гладкий край лодки.
— Он рассказывал мне о — как это сказать? — рождественской елке.
Кажется, будто холодный ветер касается моего лица.
— Он рассказывал тебе об этом?
Однажды сырой, холодной весной, когда нам было по одиннадцать, я увидела, как мужчины вырубают подлесок в садах Кадоган-плейс, в паре кварталов от нашего дома в Челси. Я сказала Джейми, что нам нужно притащить домой одну из елок, чтобы взбодрить Ба, который на тот момент уже двадцать восемь дней не выходил из дома после того, как его вышвырнули с общественного теннисного корта, поскольку «собакам и китайцам нет нужды играть в теннис». Если не было возможности пользоваться общественными кортами, значит, он не мог давать уроки, а он уже потратил все припрятанные в чайнике деньги на ракетки. Джейми отказался помогать мне добывать дерево, заявив, что это паршивая идея, и вообще, Ба не стоило покупать эти ракетки. Тогда я ответила, что он паршивый сын, раз так говорит. В итоге он согласился, но как он мог сообщить о таком совершенному незнакомцу?
— Ты что, велела ему еще и не рассказывать никому эту историю?
Возмущенное облачко пара срывается с моих губ.
— Не злись. Это было забавно. — У его губ появляется ямочка, словно крошечная звездочка, выглянувшая из-за туч. — Чьей идеей был осел?
Я фыркаю.
— Моей.
Джейми сломал запястье, когда осел, которого мы позаимствовали дотащить елку, понес, волоча дерево за собой. Возможно, он все эти годы винит меня за проблемы с запястьем.
— Половина веток была обломана, когда мы дотащили елку домой. Мама заявила: «У вас ’пилки вмест’ м’згов, если вы решили, что я п’зволю п’ставить этот жуткий обруб’к дома». — Я изображаю привычный мамин кокни. Бо не может сдержать смех. — Ба порубил елку на дрова. По крайней мере, из дома ему выйти пришлось.
Подставки скрипят, когда он начинает ворочаться.
— Залезай внутрь, чтобы не пришлось потом использовать вредные вливания.
Я благодарна темноте за то, что та скрывает мои покрасневшие щеки. Но тепло, поднимающееся от лодки, тянет меня магнитом.
— Ладно, но никаких непотребств.
— Каких не потребовать?
Я даже не пытаюсь объяснить на кантонском. Вместо этого осторожно перекидываю замерзшие ноги через борт лодки, пристраиваясь на только что освобожденном им месте. По ощущениям я словно опускаюсь в горячую ванну, и продрогшие кусочки моего тела тянутся еще ближе к его ровному теплу. Он укрывает нас лодочным чехлом, удерживая нагретый воздух.
Я пытаюсь уцепиться за остатки моего праведного негодования, но все внутри меня размягчается, будто кусок масла на горячем тосте.
— Послушай, Бо. Возможно, мы с тобой расходимся во взглядах, но, если ты заботишься о Джейми, ты должен хотеть для него наилучшего. Он изменился. Может быть, ты этого не замечаешь, потому что ты не знал его раньше. Когда-то он был легче, беззаботнее. А теперь ходит с таким видом, словно заблудился в зарослях.
— Что такое «заросли»?
Я не знаю этого слова на кантонском.
— Густые кусты. Вроде тех, в которых живут кролики.
— О. Так, может, заросли — это просто жизнь.
— Ага, жалкая жизнь, полная кроличьего помета и шипов…
Где-то неподалеку раздаются звуки шагов и голоса, прерывающие мою речь. Мы оба замираем.
— Как минимум двадцать два узла, — раздается энергичный мужской голос, чей владелец определенно привык перекрикивать рев океана. — Мистер Исмей день и ночь ходит за капитаном Смитом, требуя увеличить скорость. — Долговязый председатель встает перед моим мысленным взором. — Хочет отнять Голубую ленту[204] у Кунардов, этих скользких фрегатчиков. Если мы ускоримся, сможем заполучить королевский контракт на доставку почты. Тогда будем в золоте купаться. Сможешь купить своей девчонке блестящий камушек на палец.
Они приближаются, стуча ботинками так громко, словно бьют молотом по наковальне.
— Ерунда, — сипит его спутник. — Она уже сказала нет.
— Это потому, что ты беден, как мышь, — заявляет энергичный. — Но скоро для нас все может измениться. Постой. — Его ботинки останавливаются прямо рядом с нашей лодкой. — Рядом со мной Бо застывает, как труп, но мое сердце стучит, как барабан. — Похоже, тут пара… — неужели он видит нас? — петель слетела.
Мое сердце бьется о ребра, словно птица о прутья клетки. В любую секунду они обнаружат, что мы здесь прячемся, и решат, что мы безбилетники, и отчасти это так и есть. Картины того, как меня заставляют идти по доске или привязывают к бушприту, — Джейми рассказывал, что именно так наказывают матросов, — оживают в моей голове. Я буду разорвана на части, удобрив океанское дно своими внутренностями, кровью и мозгами, — да, определенно кучей мозгов. И тогда нам так и не удастся выступить перед мистером Стюартом. По крайней мере, Джейми будет сожалеть о том, что так жестоко обошелся со мной.
Мое дыхание становится слишком поверхностным и частым, и я не могу унять дрожь в конечностях.
Теплая рука ложится на мою. Мозоли, покрывающие ладонь и пальцы Бо, прерываются гладким бугорком его ракушечного кольца. Рука, сжимающая мою, словно безопасная гавань посреди шторма. Ее тепло поднимается от кисти к предплечью, отвлекая от катастрофических мыслей, заполнивших голову.
Ткань над нами дергается. Я стараюсь врасти костями в дно лодки, а в моих ушах вторым океаном шумит кровь. Но вместо того чтобы открыться, наш потолок лишь туже натягивается, когда руки матросов надевают слетевшие петли на крюки.
Целая вечность проходит, прежде чем мы начинаем шевелиться. Я не знаю, кто первым расцепляет наши руки. Но когда мы наконец открываем наше гнездышко холодному воздуху реального мира, отползти друг от друга нам удается не сразу.
Бо прочищает горло.
— После тебя, безбилетница.
Он указывает на лестницу в задней части палубы, откуда он сам проскользнул сюда. Его простая куртка скрыла матросскую форму, и поскольку шел он в компании нескольких пассажиров, его никто не остановил.
