в ней сопровождаются прозаическими глоссами (так называемыми Глоссами Строцци), в которых разъясняется суть мифов и даются дополнительные сведения о расположении звезд в созвездиях. Этим глоссам текст «Введения» следует почти дословно, что не уберегло его от ошибок[747].
Из 48 созвездий, пишет Скот, 36 соотносятся со знаками зодиака, они вращаются вместе с небом и появляются не все одновременно, но в зависимости от времени года[748]. В отличие от Фендула он не включает их в строгую систему деканов, а рассматривает каждое в отдельности. Мифология тоже волнует его минимально, причем как в форме рассказа, так и иконографически[749]. Это может быть связано с тем представлением о «новом астрологе», которое он постепенно выработал для себя, старался воплотить и передать в своем сочинении. Для него важнее то, что под звездным небом живут «ангельские духи», которые являются людям в виде человечков, животных, птиц, когда их призывают маги. Эти злые духи ведут постоянную войну против людей. Поэтому и следует описать и изобразить сначала всю карту звездного неба, а потом все imagines по отдельности.
Далее следуют изображения и описания созвездий и входящих в них звезд. Лишь некоторые из них называются, например, Сириус (альфа Большого Пса), самая яркая звезда небосвода. Созвездие Волопаса смешивается с его самой яркой звездой — Арктуром. Несмотря на несомненное знакомство с арабской астрономической литературой, у него почти не фигурируют арабские названия звезд, которые позднее утвердились в астрономии[750]. Альголь, точнее, Раш аль-Гуль, «голова демона», как окрестили арабские астрономы голову Горгоны в руках Персея, у Михаила Скота ассоциируется со всем созвездием, называемым также виконт, хотя с содержанием мифа автор был знаком[751].
Миф об Андромеде, видимо, показался шотландцу скучноватым и он наделил его новыми деталями: «Андромеда была дочерью Кефея и Кассиопеи. Поскольку девушка была очень красива, Юпитер сказал, что она очень сластолюбива и что ее нужно отдать на съедение киту. Ее привязали к ветвям дубов меж двух гор. Персей нашел и спас ее, а она, полюбив его, навсегда отказалась видеть родителей или другого мужчину, и тот на радостях увез ее в Аргос. Поскольку она вся внутри пылала, ее изображают сверху женщиной, а ниже пупка — мужчиной. Женщина частично была одета, частично — нага, чтобы обозначить этот факт»[752]. Художник последовал этому странному рассказу (илл. 23). Во всей прежней традиции миниатюристы изображали обнаженной женскую грудь и стыдливо прикрытой — всю нижнюю часть тела. В мюнхенской рукописи Андромеда висит прикованной между двух деревьев, растрепанные волосы и платье указывают на женский пол, но ниже пупка платье раскрывается, чтобы продемонстрировать принадлежность к полу, обретенному из-за страсти[753]. Что заставило шотландца превратить ни в чем не повинную Андромеду в похотливого гермафродита, наполовину сменившего пол, остается загадкой. Но фантазия прижилась и пришлась по вкусу читателям и зрителям XVI века, охочим до всевозможных странностей, в том числе эротического толка.
Изображения созвездий довольно близко следуют тексту Михаила Скота, который, как мы видим, не полностью игнорирует классическую мифологию, но модернизирует ее на свой лад. Понятно, что родившийся под созвездием Андромеды подвергнется серьезным опасностям и будет отличаться сластолюбием, о чем говорит астрологическая глосса на полях. Млечный путь он называет также галактикой и ассоциирует с Полуденным бесом, demon meridianus, упоминаемым в одном из псалмов (илл. 24). Библейское название Млечного Пути объясняется тем, что в нем правят мудрые духи, которых следует бояться. Именно поэтому, мол, Давид и молил уберечь его от полуденного беса[754]. Это две летящие фигуры женщины и мужчины, который держит в руках «ма́ндорлу» (миндалевидный овал), окаймленную звездами, в центре которой написано: «Небесный круг, называемый галаксией», circulus celestis qui dicitur galaxia. Такой иконографический тип встречается до мюнхенской рукописи лишь в монтекассинской «Аратее». Его происхождение неясно. Возможно, истоки следует искать в древнеримском символизме: на млечном пути отдыхали души героев во время их путешествия по небу. В таком случае фигуру, держащую мандорлу, следует трактовать как гения, сопровождающего души, а женскую фигуру как олицетворение скорби[755].
Для правильного толкования миниатюр следует учитывать не только формальное соответствие их тексту, зависимость от модели и степень новаторства, но и их расположение на странице. Это позволяет предположить, какую роль они играли для автора и как могли восприниматься читателем. В мюнхенской рукописи миниатюры лишены каких-либо рамок, текст, как маргинальный, так и основной, обрамляет их, составляя с ними неразрывное целое. Это хорошо видно на листе, где изображены пять планет (илл. 25). Они расположены в шахматном порядке, как в ранних «Аратеях», в том числе в рукописи из Мадридской библиотеки. Но планеты изображены здесь по пояс, вся квадратная миниатюра полностью отделена от текста. В мюнхенской же рукописи в середине листа мы видим Венеру, нюхающую цветок, а по углам другие планеты. Изображения Сатурна, Юпитера и Марса фактически вклиниваются в сопроводительные тексты, описывающие их атрибуты и астрологические качества, схожие с теми, которые мы знаем по рукописи Георгия Фендула. Каждая планета одета по-своему, как бы являя принадлежность к разным общественным статусам: Юпитер — судья, Марс — тяжело вооруженный рыцарь, Меркурий — епископ, Сатурн — воин, но с крестьянской косой, ибо перед нами покровитель сельского хозяйства, вечно воюющий с Юпитером и Марсом. Наконец, Венера предстает в роскошном одеянии знатной дамы. Во «Введении» и в других астрологических сочинениях много писалось о таком «социальном» содержании астрологии: у каждой профессии и прослойки общества были свои покровители. Рассматриваемая миниатюра должна была подчеркивать, что законам этой науки подвластны все без исключения.
Михаил Скот ссылается на изображения и настойчиво называет созвездия imagines или signa, хотя не менее употребительными в то время были слова constellationes и sydera. Очевидны и отличия образного звездного мира Скота от иконографии Георгия Фендула. Если у последнего изображения превалируют над текстом, то у Скота они говорят только внутри текста, только как визуальное подспорье. Можно представить себе, что, пользуясь «Введением», император или кто-то из его окружения мог с умом использовать «опасные» изображения созвездий в книге Фендула.
Наверное, относительно Михаила Скота рано говорить о настоящей науке «астрологических образов», распространившейся в интеллектуальных кругах Запада в последние столетия Средневековья. Однако «Зерцало астрономии», важнейший памятник этого учения, был создан всего через несколько лет[756]. Не думаю, что шотландский астролог случайно предпочел термин imago. Его видение мира сфер формировалось через чтение текстов, через созерцание античной и арабской астральной иконографии, но и через размышления над совсем не созерцательным, а практическим значением
