символически – может использоваться доминирование/подчинение любого рода (зависит от жанра): ирония, унижение… Иногда прямо: физическая агрессия и убийство.
И положительные отношения: секс. Пол героев неважен. Интересно, что даже самые неискушённые зрители подсознательно чувствуют сексуальную подоплёку любой симпатии. Отсюда народные анекдоты про Пятачка с Винни-Пухом, про Штирлица с Мюллером и т. д.
Забыл про третий вид отношений: комбинация, сочетание первого со вторым. Секс плюс уничтожение (одностороннее или взаимное).
В нашем случае: старший брат в инвалидном кресле – дракон, стерегущий принцессу. (В сказках обычно не уточняется, зачем дракону принцесса, что именно он с ней собирается сделать. Условно – съесть.)
Подвиг героя Отечественной войны – это внешнее, «цивилизационно-надстроечное» объяснение, почему А. в коляске. На самом деле мне нужен был монстр, чтобы превратить Дом Орловых в сказочную пещеру, создать настоящее напряжение. И наконец это произошло!
А. ощутил, что стоит на ногах (то есть наоборот, сидит в своём кресле) уверенно. Твёрдо. Законно. Как победитель.
Если бы он имел минимальное представление о сторителлинге, он бы понял, что очень скоро ему конец.
Дело в том, что герой остаётся героем, пока он в пути. Он стремится к решающей схватке. Уверенности в положительном исходе нет, напротив: кажется, что победа недостижима. В финальном единоборстве протагонист объективно слабее антагониста: измучен; ранен; обезоружен… Но, разумеется, протагонист побеждает. Он счастлив. В пространстве сюжета соперников у него больше нет…
Герой не видит, что за пределами нарратива – маячим мы с вами. Не чувствует, что история его жизни – в наших руках. Текст конечен, арена имеет границы. Поэтому всякий успех в рамках сценария – временный, иллюзорный.
Достигнув временного успеха, герой приближает своё окончательное поражение, уничтожение. Если А. победил – значит, на следующем витке гарантированно проиграет.
Первая часть
(окончание)
14
Юноша с длинными волосами, который любезничал с Олей после мазурки, оказался студентом Художественной Академии. Он горячо пожелал написать портрет Оленьки, но она устроила так, что ему пришлось почти месяц изо дня в день приходить к нам домой и живописать семейство Орловых в полном составе – даже с парой горничных и Ферапонтом на заднем плане.
В мае светало рано. Сеансы устраивались после завтрака.
В самое первое утро, когда лакеи приволокли и под руководством студента установили в зале двух-с-половиной-метровый холст, а мы собрались, чтобы сформировать композицию, произошёл показательный инцидент.
Маменька велела поставить ей кресло по центру холста, а меня пригласила сесть справа.
– Как вы не видите, маменька?! – неожиданно вскрикнула Ольга. – Тени! Вот, вот, и здесь у вас, и под носом. Это очень, очень нехорошо! Освещение должно быть мягким, не правда ли, Сергей Кузьмич? – Она заманчиво улыбнулась художнику и приказала лакеям опустить штору: – Не эту, вон ту… ниже, ниже! Сергей Кузьмич, вы не сердитесь, что я командую? Алёшенька…
Ольга выкатила мою коляску вперёд на полтора колеса.
– Ах как жаль, что Алёша не согласился надеть мундир. Вы можете озаглавить картину «Герой Отечественной войны граф Алексей Кириллович Орлов с семейством»? Ничего, если я здесь пристроюсь?.. – она вспорхнула на подлокотник моего кресла.
– Пожалуй… но будет ли вам удобно? – промямлил художник. – Во время сеансов придётся удерживать положение…
– Я обопрусь, – Оленька обняла меня сзади за плечи. Я почувствовал на щеке душистые кудерьки. – Я тебя не стесняю, Алёшенька? Варя, встань с другой стороны. Чуть назад. Положи руку на спинку. Сверху. Не так, а вот так. Сергей Кузьмич, вы довольны?
– Вы меня совсем оттеснили… – пролепетала маменька.
– Напротив, – очаровательно улыбнулась Ольга. – Не оттеснили, а оттенили!
Все манипуляции были проделаны с хирургической точностью и быстротой. В центре картины теперь оказались мы с Ольгой: я монументальный в кресле-каталке – олицетворение подвига, мужества; рядом Оленька – сама нежность. Может быть, даже чересчур горячая нежность для пары «брат и сестра». С первого взгляда можно было сказать про нас: эти двое здесь главные. И ещё: они любят друг друга.
А маменька была буквально задвинута в тёмный угол.
Вы помните, как в день Вариного приезда Ольга не снисходила даже взглянуть на меня? Твёрдо шла в маменькином фарватере. И вдруг – крутой разворот: танец со мной (с моим креслом), теперь голова у меня на плече… Сработала всё-таки моя тактика? Теперь-то катализаторов целых два, то есть две: Варька, Машка…
– Чýдно, ваше сиятельство! – говорил мне художник, выглядывая из-за холста. – Пожалуйста, удержите это мечтательное выражение на лице: горделивость, надменность…
Удержать выражение гордости было нетрудно: я себя чувствовал королём.
* * *
Я рассказывал, как после папенькиной кончины, при лунном свете, внезапно себя ощутил хозяином территории. Постель, ширма с райскими птицами, книги в шкафу, моё кресло, паркет под колёсами – всё теперь принадлежало мне.
За прошедшие месяцы я погрузился глубже. Мой мир полностью ограничился декорацией. Мне больше не было тесно. Наоборот: вечером, засыпая, я чувствовал, что дом огромен, он полон смысла, полон историй, они неслышно текут и шепчут, ждут меня на страницах завтрашнего сценария. Ощущение было как в раннем детстве в дедушкиной квартире. Вот моя комната – знакомая до последней царапинки на обоях, нагретая моим дыханием, безопасная. Коридор – уже пограничная территория, холодноватая и немного тревожная. Где-то дальше другие комнаты – неизведанная страна… А уж за окнами и подавно – космическая пустыня. Что там? Какое столетие? Есть ли что-то вообще? Даже думать не стоило.
Я привык, что меня называют «граф», «ваше сиятельство», выполняют любые мои приказания и поручения, носят меня на руках – в том числе и буквально… Поначалу мне было тесно и неудобно в коляске, но через полгода я наконец-то понял – и не умом, а всем телом: это царский престол. Он и не должен быть слишком удобным.
Все вокруг могли как угодно шнырять и болтаться, а я сохранял царственное равновесие. Стоило мне положить руки на подлокотники и приподнять подбородок, как мой любимый новый сюртук (тёмно-красный) превращался в парчовую мантию, а моя золотистая шевелюра – в корону.
Я чувствовал, что сижу на престоле, когда Маврикий зачитывал мне меню: я отклонял шмур-братен и арбузный цукат, утверждал заливное из молодых голубей и мороженое с померанцевым цветом… Помните, как в самый первый вечер я чуть не упал в коридоре третьего этажа, перед дверью озвучки? Теперь что-что, а голодные обмороки точно мне не грозили.
За пятнышко на тарелке, за нерасторопность или непочтительность я мог отправить лакея рубить дрова, заниматься чёрной работой на кухне или на конюшне, мог вовсе услать обратно в деревню, и массовщика больше никто не видел, на его место
