я (иногда, чтобы как следует рассмешить зрителей, нужно быть максимально серьёзным). – Благодарю вас за честь. Но моя сестра ещё молода. Я думал, что вы обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Виноват, граф… – пробормотал молодой человек, – но я так боготворю Варвару Кирилловну, что… Прощайте, граф. Простите меня, графиня, – и выбежал вон.
Я подумал: в начале сезона «графом» с «графиней» были папенька с маменькой, а теперь маменьку называют «старой графиней» или «графиней Анной Игнатьевной». А просто «граф» и «графиня» – мы с Ольгой.
Когда Хвостиков выбежал, мы с ней остались в большой сумрачной зале одни. Тут и там догорали свечи, оплывшие и бугристые.
– Алёша, ты думаешь, что корнет – неподходящая партия?
– Партия вполне приличная. Для Вари, возможно, даже блестящая. Но дела так запутались, что мы ничего не можем дать ей в приданое… Да она и сама призналась, что не любит его.
– Это условие необходимое? – сказала Оля вполголоса (как шёл и весь разговор).
Я многозначительно помолчал – и продолжил тему «любит – не любит»:
– Где теперь князь Мишель?
– В Швейцарии. Или в Италии. Что мне за дело до князя Мишеля? Он пользуется своей свободой. Видит новых людей, которые для него интересны. А я? Стареюсь!
– Ну уж… – Я вспомнил, как выглядели её руки, свежие и молодые, рядом с Машкиными.
– Да, да! Даром, ни для кого проходит моё лучшее время! Чем занимательнее его письма, тем мне досаднее. Он живёт настоящею жизнью, а что я? Я должна жить только мыслью о нём?
– Но… ты любишь его? – осторожно подсказал я.
– Я его почти не помню.
– Как так? Не помнишь Мишеля?
– Не то что «не помню»… Я знаю, какой он. Но вот папеньку – закрою глаза – и помню. А Мишеля… – Она зажмурилась. – Нет. Темно, пусто.
Открыла глаза, скользнула на мой подлокотник, прижалась, насколько ей позволяло кресло, вздохнула:
– Я тебя́ люблю, Алёша… И маменьку. И Варю тоже… И никого мне не нужно.
Неужели это только сценарий? – подумал я. Я ведь её никогда не считал хорошей актрисой. Разве смогла бы она так сыграть, если совсем ничего не чувствовала? Как легко, как естественно она это выговорила: «Я тебя люблю, Алёша».
– А вот бывает с тобой, – спросила Оленька почти шёпотом, близко глядя на меня блестящим глазом, – бывает ли, что тебе кажется, что всё хорошее уже было, прошло? И так грустно, грустно?..
– А как же. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка, и так мне скучно стало…
Заученный текст как будто сам рождался у меня в горле, в голосовых связках, а мысли шли своим чередом: это тихое воркование при свечах напомнило мне, как полгода назад Ольга льнула к старому графу. И, словно в ответ, разноцветным огнём сверкнула алмазная грань. Неожиданно для себя я сказал:
– Ты давно не надевала своё ожерелье.
Этих слов в сценарии не было. Я ощутил, как она напряглась, соображая, чтó можно ответить. Но тут открылась одна из дверей, и в проёме возникла большая фигура Дуняши. Оля отпрянула от меня, спрыгнула с подлокотника, будто нас застали врасплох.
– Ваше сиятельство, извините… – Дуняша замешкалась, как бы не зная, докладывать ли при Ольге. – К вам госпожа баронесса.
Оленька сделала шаг в противоположную от Дуняши сторону. (Дуняша вошла в дверь, которая была ближе к моей половине дома, к прихожей и к несуществующим лестницам; Оленька передвинулась к той двери, которая вела в гостиные и на женскую половину.)
– Проси, – сказал я.
Дуняша исчезла, и сразу же на её месте возникла маленькая фигурка.
Секунд пять Ольга с Машкой смотрели друг на друга, как дуэлянты. Оленька повернулась и вышла.
16
Машка быстро, почти бегом, пересекла полутёмную залу.
– Я вошла чёрным ходом, – полунасмешливо-полуобиженно сказала она. – Видишь, как я пекусь о твоей репутации?
Свет свечей вообще льстит: в полумраке Машка выглядела почти так же, как во времена нашей юности, в Брюсовом переулке. Я почувствовал гордость, что эта маленькая красотка когда-то была моей.
– Я слышала о вашей ссоре с князем Иоанном. – Она притворилась, что пришла почти ночью, тайно, чтобы вести деловые беседы. – Я могу вас примирить.
– Каким образом?
– У меня есть возможности.
– Благодарю, Мари. Это не нужно.
– Мы так сблизились со всем вашим семейством, что… Я думала, ты не сочтёшь моё участие неуместным. Видимо, я ошиблась.
Я держал паузу. Одно и то же правило действует и на сцене, и в жизни: тот, кто демонстрирует заинтересованность, кто догоняет, кто требует или просит, теряет очки. Кто уклоняется, тот очки набирает.
– Алёша! – Она рванулась в атаку. – Ты помнишь Опалиху, 1813 год? Когда у тебя была ещё не эта коляска, а тот рыдван? Помнишь, как я ухаживала за тобой?
– Да, много воды утекло…
– Алёшенька, ты не можешь вообразить, какие успехи делает современная медицина! Я хорошо знакома с доктором Хаммерстайном. Я ему рассказывала о твоей ране. Он полагает, что есть надежда, ты можешь выздороветь совершенно!
– Как он может что бы то ни было полагать, в глаза меня не видав?
– Он был лейб-медиком английской королевы!
– Насколько помню, в Англии больше ста лет – короли. Впрочем, у королей обычно бывают и королевы…
– Алёша, ты сам говорил, что мне жизнью обязан. Так ли?
Машка всегда была такая быстрая и горячая, что с ней я казался себе неповоротливым увальнем; мне мерещилось, будто бы у меня большие нелепые руки и весь я гораздо больше, чем на самом деле, почти великан…
– Ну же! Да или нет?
– Когда-то – да, говорил…
– Стало быть, ты принадлежишь мне как собственность! Ты должен ехать со мной.
– Куда ехать?
– В Европу. К лучшим врачам. Ты не должен сдаваться!
– Вот опять ты диктуешь мне, чтó я должен…
Бывает, что реплика попадает в десятку. Это нельзя запланировать и нельзя повторить. Но, думаю, с каждым актёром такое хотя бы несколько раз случалось: ты произносишь фразу – и вдруг в зрительном зале настаёт полная тишина. Когда я сказал «ты опять диктуешь мне, что я должен», я неосознанно подложил все мои давно забытые – и ожившие теперь – обиды на настоящую Машку; обиды, из-за которых мы разошлись в прошлой жизни. И не успел я договорить «ты диктуешь мне», как почувствовал очень сильное изменение в ней.
Она ухватилась за эту эмоцию и взвинтила на максимум:
– Отчего мы не вместе?!
А эта фраза, в свою очередь, точно «попала в меня»: теперь уже я внутренне пошатнулся. И правда, подумалось мне. Почему мы не вместе?
