подошел к Саше, постоял над ней, позвал, ничего не услышал, не заметил шевелений и тоже лег в кровать.
Пришло лето, самое начало школьных каникул, и Саша с Женей могли теперь спать долго и никуда не ходить, но у Олега был понедельник, а накануне его разозлили, и мать боялась разозлить его еще больше, так что разбудила детей около шести утра и сказала погулять во дворе, пока Олег собирается, вдруг кто-то из них вклинится собой в Олегово неспешное утро. Вам же будет лучше, сказала мать. Обычно Олег собирался медленно, даже с каким-то удовольствием, долго ел и смотрел телевизор, пил кофе и курил на балконе, Саша думала, что так растягивать утро может только человек, довольный жизнью. Они с Женей вышли на улицу, не почистив зубы, Саша шла впереди, Женя шел за ней. Он хотел бы просто посидеть на лавочке под виноградником, но Саша тащила себя вперед, а Женя был раскромсан виной, так что ничего не говорил Саше. Они пошли в сторону старого города, в сторону Остапки, через другие панельковые дворы. Жене не нравилось ходить туда, удаляться от городского сердца-площади, вокруг которого лепилась вся его жизнь, школа, дом, рынок и даже почти забытый детский сад, а ближе к горе все постепенно дичало, становилось чужим, опасным, и каждую секунду могло случиться что-то, способное уничтожить Женю, убить, искалечить. Но Саша шла, и он следовал за ней. Когда стало совсем липко, зябко, оторванно, неуютно, а чувство вины дожевывало последний Женин кусочек, он спросил Сашу, будет ли она с ним разговаривать.
– Буду, – сказала Саша.
Но для Жени это прозвучало как «отстань, ненавижу», и Сашина обида навалилась на него сверху и по бокам, расплавила перед ним асфальт и заставила в нем увязнуть. Когда Женины силы стали выползать из него крупными жуками, разлетаться и оставлять внутри пустоты, Саша села на лавку. Женя опустился рядом. Перед ними, сцепив двери-зубы, стоял магазин «Анаида», где школьники покупали сигареты и алкоголь.
– Он же еще закрыт, – сказал Женя, зная, что Саша теперь курит. – Почему мы сюда пришли?
– Потому что я так хочу, – сказала Саша.
Сашин ответ из пяти коротких слов (ты никто, я так хочу, это я, не ты, я так хочу, ты неважен, Женя) спрессовался в тяжелый кирпич и рухнул на Женю. Саша не смотрела на него, а если бы посмотрела, то увидела, что Женя из Жени выпарился. Что Женя научился сбегать от мира внутрь себя, смотреть не по сторонам, а только в себя, даже если это было не специально, теперь он так умел.
Саша продолжала глядеть в сцепившую зубы «Анаиду». Она надеялась, что когда-нибудь магазин все-таки откроется, но он все не открывался, зато в пространстве произошло другое изменение. Из-за угла выплыла одноклассница Эля, разлохмаченная, как августовская трава, неспавшая, некрепкая, оплывше-тряпичная, почти не существующая. Рядом с ней, такой же нетвердый и маловероятный, шел парень, Саша его раньше не видела. Они проходили мимо лавки, с которой уплыл внутрь себя Женя, и остановились, чтобы поздороваться с Сашей. Парень назвался Никитой и согнул колени, приземлив себя на корточки, Эля села рядом с Сашей и поймала сигарету, которая закачалась перед ней вместе с ладонью Никиты. Саша попросила у Никиты еще одну сигарету. Все трое закурили.
– А ты откуда? – спросила Саша.
– Ну, дома я пока не была, – сказала Эля совсем серо, так, будто оставила все эмоции в другом месте. – Со вчерашнего дня.
– Понятно.
Саша увидела: Никита крабом подползает к Жене и тянет руку, чтобы поздороваться так, как принято у парней. Рука навстречу не протянулась, и Саша взглянула на Женю. Он был таким же, как вчера за ужином.
– Дашь еще одну? – спросила Саша.
– Бери, – сказал Никита, и его ладонь с сигаретной палкой снова закачалась перед Сашей.
Саша взяла сигарету и заложила ее за ухо. Никита замахал рукой перед лицом Жени – так, как это делал вчера Олег.
– Что с ним? – спросила Эля.
– Это, Эля, наша новая фишка, – сказала Саша.
А что, если он притворяется? Играет в прятки, лишь бы его не трогали, лишь бы не задели. Но все видит, все слышит. Он знал, что Олег что-то сделает, это чувствовалось, и замер заранее, подумала Саша. Он даже не попытался, он даже не хотел попытаться, думала Саша, и в ее глаза снова заливался бензин.
Никита тыкал в Женино предплечье пальцем.
– Прикол, – сказал Никита. – Не реагирует вообще.
– И его никак не растормошить? – спросила Эля, голос которой потихоньку начал набирать цвет.
– А если так попробовать, – сказал Никита и начал трясти Женино плечо свободной от сигареты рукой.
Женя трясся, потому что сотрясался Никитой; собственной силы, мышечной, костяной, какой угодно, у Жени будто бы не было.
– Потуши об него сигарету, – сказала Саша.
– Чего? – Никита отлепился от Жени и повернул голову к Саше.
Никита и Эля вместе смотрели на нее, подперев взглядами с двух сторон, они смотрели так, будто Саша предложила наркотик, что-то запрещенное и неизведанное, а потому желаемое, что-то, что хочется попробовать лишь разок, а больше никогда и ни за что не притрагиваться.
– Потуши об него сигарету, – сказала Саша. – И мы узнаем, можно ли его растормошить.
– Да ну, – сказал Никита. – Хрень какая-то.
– Давай-давай, туши о запястье, – сказала Саша. – Только потом отдашь мне всю пачку и зажигалку.
Плата, назначенная за запретное, сделала его еще более желанным, будто цена за плохое легитимизировала это плохое, разрешала его, потому что, когда тебе приходится платить, ты тоже лишаешься чего-то и должен получить взамен свой товар. Саша видела, как аккуратно, медленно, будто игла к вене буйного пациента, ползет Никитина сигарета к Жениной руке. Видела и не испытывала ничего, кроме любопытства. Пепельная шапка с горящим кончиком прислонилась к Жениной коже. Тут же отлепилась. Женя не вернулся в тело, тело осталось пустующим, но на Женином запястье распустилось красное ожоговое пятно.
– Ни фига себе, – высвистнул из себя Никита и отдал Саше сигаретную пачку вместе с зажигалкой.
Саша засовывала в карман полученное и смотрела на Женино запястье, продолжая ничего не испытывать, Эля смотрела на Сашу, потом Эля дважды втянула в себя дым, глубоко, в живот, и выстрелила окурком в траву.
– Это ужасно, – сказала Эля и встала. – Хуевая из тебя сестра, Саш.
Эля пошла дальше, подальше, гораздо тверже, чем раньше, совсем не тряпично, будто спасаясь от Саши или, наоборот, наказывая ее побегом. Никита, тоже став тверже и вероятнее, побрел за Элей. Женя вернулся в себя, потому
