том, как все слепить обратно.
– И ради правды нельзя? – спросила Саша.
– Думаю, нельзя, – сказала Таня.
– А если мы узнаем о пытках, о том, что кто-то страдает, тогда тоже нельзя? – спросила Саша.
– Ты думаешь, там будет про пытки? – Таня теперь смотрела на Сашу иначе, уже не так категорично.
– Мы не узнаем, пока не спросим, Тань, – объяснила Саша.
Таня опустила голову, вся округлилась; в своей вязаной жилетке, с шаром из волос и надувшимися щеками она была похожа на спутанный моток пряжи.
– Может быть, ты и права, – ответила Таня. – Но я все равно не пойду.
Хрустальный шар склеился обратно, только шов пока не спаялся. Это было временно, Сашу такое устраивало.
– А я напортачу, – засмеялся Астроном. – Лучше пойду клеить планеты.
Все согласились, что планеты важнее, хотя, конечно, дело было в том, что Астроном действительно мог напортачить. От Астрономьих ошибок редакцию спасала его же самокритичность. Он никогда не брался за то, что не мог бы осилить, и всегда помогал в делах, доступных ему, – в общем, Астроном был самым удобным членом редакции. Саша тоже не пошла записывать, потому что была бы на субботнике чужеродной, из мира здоровых, ворошащей то, что ей недоступно. Ее не слишком волновала чья-то боль, но Таня могла бы совсем растрескаться, узнав, что Саша играет в пациентку, Даше это тоже не понравилось бы. Так что Саша попросила Дашу и Игоря, уже вскочивших, подожженных новым заданием, вернуть после записи аппарат в студию и потом закрыть ее, вызвала такси, посадила в него себя с Женей и доехала до самого своего дома.
Следом за Сашей вышла Таня и доехала в маршрутке до остановки, от которой до Таниного дома из кирпича было минут пять пешком. Танина мама была в огороде, папа что-то делал в сарае, так что Таня сразу же пошла к себе в комнату, всегда чистую и протираемую каждый день, пыльную только в одном месте, где в книжный стеллаж была воткнута застекленная полка с книгами о Лермонтове, научными, сложными, с анализом текстов, и книгами, что написал сам Лермонтов. Таня почти никогда не касалась этой полки, но в тот позднеиюльский день вытащила все книги о Лермонтове и уложила их на рабочий стол в алфавитном порядке по названию. Потом Таня выдвинула ящик стола, не выдвигаемый много лет. В ящике лежала только стопка бумаги с печатномашинными буквами. Эту стопку Таня тоже выложила на стол.
Когда Саша вышла с ноутбуком на веранду, оказалось, что там долго не просидишь: развонялся винно-водочный завод, и его отрыжка снова долетела почти до самой Остапки. Это случалось редко, потому что ветер, крутившийся вокруг завода, с трудом добегал до предгорья, но каждый раз от этой вони в Саше начинали митинговать все органы, и она закрылась в доме вместе с рисующим акварелью Женей.
Саша села с ноутбуком на кухне, включила вентилятор и закрыла окна. Лопасти гоняли весь имевшийся кислород в комнате, но потом углекислого газа от Сашиного недовольного, раздраженного дыхания стало больше, чем кислорода, и мозг начал закисать. Вдруг на экран выпрыгнула напоминалка, и Саша включила почти никогда не включаемый телевизор. Там вот-вот должна была начаться рубрика Игоря на «Юг-ТВ».
После рекламы заплавали картинки-лоскутки, яркие и, наверное по задумке, слегка безумные. В центр экрана скакнули разнокалиберные буквы и склеились в название передачи: «Психодетектор». Саша позвонила Игорю, чтобы сказать: все, началось, вот оно, твоя слава, наше будущее! И услышала: «Все, Саш, смотрю, потом обсудим!» Сначала был ведущий, не Федор и не Светлана, а кто-то чуть менее приятный лицом. Ведущий представлял новую рубрику и начал словами: «А к нам в редакцию залетела кукушка с отличной новостью!» Потом он произнес текст, в котором чувствовался Федор, потому что ведущий говорил о «Ветрянке» как о важном проекте смелых людей, говорил интересно и незанудно, еще добавил, что «Ветрянка» не боится рассказывать то, о чем у многих «болит душа». Когда студия с ведущим растворилась, на экране высветился красивый, нарядный, уверенный в себе Игорь, похожий на обычного Игоря из психбольничной студии, но этот был улучшенный. Игорь подходил к семигорчанам, спрашивал их, что они думают о психиатрии (спрашивал разное: о людях с диагнозами, больничной помощи, просвещении), а в конце предлагал угадать, «псих» он или нет. Респонденты отвечали весело и незлобно (хотя, может быть, при монтаже убрали всех злобных), а про Игоря говорили, что, конечно, никакой он не псих, а одна девушка сказала, что если у него и есть диагноз, то психом его никак не назовешь. Потом растворился Игорь, и снова появилась студия, ведущий напомнил про «Ветрянку», поблагодарил Игоря и в конце, анонсируя следующую передачу, сказал: «Крыша едет, дом стоит, эфир продолжается!» Дурацкая шутка, ведущий – дурак, он наверняка добавил эту фразочку сам, но его глупый юмор был пылью и крошками по сравнению с тем, каким ладным, красивым и остроумным получилось все остальное. Рубрика шла около пяти минут, но после нее Саша забыла про душность и зловоние этого дня, она была довольной и радостной: все случилось, это успех, а каким уверенным и красивым выглядел Игорь! Правда, когда Саша набрала самого Игоря, то услышала, что из его голоса изгнана вся Игорева обычная жизнерадостность. Нормально, сказал он, я доволен. И повесил трубку. Ну ничего, подумала Саша, ему, наверное, просто неловко видеть себя по телевизору, это пройдет.
Было около шести вечера, солнце стало мягко-масляным, и, когда Саша снова вышла на веранду, оно уже не прожигало кожу, а проводило по ней сухой беличьей кистью. Остапку припудрило золотистым, от винно-водочного завода больше не воняло, к дому подшагивал спокойный, прохладный вечер. Саша осматривала свою гору, приглаживала ее глазами от макушки до основания, ласкала ее каменные раны. Это был Сашин ежевечерний ритуал, что-то вроде подзарядки для следующего дня.
Когда Саша проскользила взглядом по холмам до входа в собственный двор, она увидела распухшую в боках, округлившуюся лису. Саша забежала домой, взяла из холодильника палку докторской колбасы, счистила с нее пленку, выбежала обратно и швырнула за забор. Ничего себе, беременна, думала Саша, вынашивает в себе новую стаю. Лисица не испугалась броска, она подошла к колбасе, замкнула на ней зубы и неспешно, будто только что отоварилась в супермаркете, пошла со своим продовольствием наверх, к лесам.
Саша и сама не заметила, как оказалась за пределами двора, прямо в резиновых шлепках и домашнем сарафане, как заскользила по траве, будто хищница, преследующая другую хищницу. Лиса не оглядывалась, ее голова была вздернута, а пасть раскрыта,
