Сашу. – А у нас есть какие-нибудь льготы для поступления?» Мама ответила, что не знает и не понимает, какие у них могут быть льготы. «Вдруг ты можешь взять справку, что наша семья неполная, – сказала Саша. – И бедная».
Олег стал хлопать по столу, разыскивая пульт, он не мог разыскать его глазами, потому что смотрел в Сашу. Олег взял пульт, пощелкал, телевизор перестал орать и начал непривычно шептать-бубнеть. Что ты сказала про нашу семью, вылезло из Олеговых зажирненных губ. Я про официальный статус, ответила придавленная Саша, это может дать преимущество. Олег встал из-за стола, не просто встал, а выпрыгнул, и Женя начал изо всех сил наводить резкость, чтобы не провалиться в себя, чтобы быть с Сашей, Женя тоже встал, не вскочил, а тихо приподнялся, потому что решил, что стоя будет проще держать фокус. Из-за усилий, которые предпринимал Женя, чтобы сосредоточиться, из-за того что в его сосредоточение ушло все внимание, вся энергия, он не сразу заметил, что был сдвинут Сашей к стене. В его уплывающее сознание впечатывались слова, фразы, выкрики, бессвязные, отдельно бьющие, что Саша пойдет учиться в ПТУ, потому что в университете не учат работать, что Саша не пойдет в ПТУ, потому что без тебя знаю, куда мне идти, ты живешь за мой счет и будешь подчиняться мне, ты мне никто, и я живу за счет матери, ты пойдешь в ПТУ и будешь хуярить на заводе, ты пойдешь в пизду, и чтоб ты сдох. Потом Женя видел, как бешеная Саша, слишком-долго-переживающая-за-экзамены-Саша, а теперь продырявленная Олеговой агрессией, прыгнула на него и выстрелила кулаком прямо в его помидорную, мясистую, кривую рожу. Олег чуть не упал, все происходящее было нереальным, фантазийным, будто бы вырисованным на телевизорном экране. Женя не был уверен, что все это случается прямо сейчас на их кухне, но когда Олег, выпрямивший себя после удара, пошел на Сашу, Женя втиснулся между ними и был отброшен. Пока Женя падал на линолеум, он успел увидеть, что другой рукой Олег взялся за Сашину шею, что эта шея вместе с рукой Олега притянулась к стене, что Сашина голова стукнулась о панельковый бетон, а потом поплыла в сторону санузла, вместе с телом, полностью управляемым Олеговой рукой, в то время как другая его рука отбуксовывала кухонный стул, который подпер дверь в туалет, где теперь была закрыта Саша.
Мамы уже не было, мама заплакала, забилась, еще когда Сашина голова отпрыгнула от стены и заболталась на шее, мама убежала через входную дверь куда-то на улицу. Женя помнил, что мама и раньше так делала, когда все происходящее становилось для нее слишком пожаристым, так было, когда умер папа и когда у Жени случилась первая большая истерика. Женя не винил маму, он даже успел пожалеть маму, но недолго, потому что почти сразу был вытолкнут Олегом в подъезд, за щелкнувшую изнутри замком дверь. Женя услышал только злодейский Олегов голос, тяжелый-кирпичный-лязгнувший, что им с Сашей надо поговорить наедине; потом, из подъезда, Женя услышал Сашин крик, короткий и умирающий, разрезавший Женин мозг, который после этого остановился.
Мозг Жени и его тело снова запустились и как-то зажили, когда спустя час или меньше дверь в квартиру оказалась уже открытой. Он пропустил открывание двери, он вообще все пропустил и не смог спасти Сашу. Произошло что-то плохое. Произошло худшее из плохого. Все плохое всегда случается.
Женя вошел в прихожую и посмотрел на туалетную дверь. Открыта, свет выключен. Шагнул к их с Сашей комнате. Дверь тоже открыта, комната пуста. Пошел на кухню. Ни Саши, ни Олега. Олега вообще не было в квартире, иначе Женя его бы услышал. Видимо, обогнул тело Жени и вышел из подъезда. Видимо, за мамой.
Женя зашел в большую комнату с большим телевизором, ту, где сначала спали мама и папа, раскладывая каждый вечер диван, ту, где по праздникам вместо дивана раскрывался стол и уставлялся нарядным хрусталем и майонезными блюдами. Сейчас диван был сложен, покрывало на нем помято, в центре дивана, на помятостях, в пружинной вдавленности, сидела Саша, она сидела прямо и ровно, она смотрела на ладони, ладони лежали на коленях, Саша, позвал ее Женя, Саша, снова позвал ее Женя.
Саша подняла голову и посмотрела на Женю, хотя скорее сквозь Женю, протыкая его, Женя никогда не видел такой Саши. Когда умер папа, когда она болела пневмонией, когда нашла папин санаторий закрытым, когда ее впервые побил Олег, когда она обиделась на Женю за его бездействие, когда сбегала из дома и возвращалась под Олеговы кулаки, когда плохо сдала математику, Саша выглядела живой или полуживой, со смотрящими глазами и слышащими ушами, с мышечной силой и способностью говорить. Теперь вместо Саши осталось только тело Саши, бессильные кожа-кости, и когда Женя сел рядом, обнял Сашу, он не почувствовал в ней ничего Сашиного или хотя бы просто человеческого, звериного там тоже не было, даже насекомочного, микроклеточного, ничего.
Тогда Женя понял: Олег с ней что-то сделал, и это было хуже всего, что когда-либо случалось с Сашей.
Следующую неделю, всю неделю до совершеннолетия, Саша вела себя очень тихо, она почти не говорила, мало двигалась и, кажется, не дышала. За неделю Женя услышал от нее, может быть, десять или пятнадцать слов, и в них не было ничего, что рассказало бы о том, что сделалось с Сашей, когда Олег решил поговорить с ней наедине. Саша была покорной, делала все ей приказываемое, а единственный скандал случился в день выпускного, когда Саша надела салатовое платье с рюшами, чтобы получить аттестат с сертификатом, причесалась как положено и сказала маме: «Олег не идет». Когда уже наполовину наряженная, частично нарисовавшая лицо мать начала разбрызгиваться ядом, орать, что Олег – это часть семьи и он будет присутствовать на всех Сашиных важных событиях, слышишь, на всех, Саша дала матери пощечину. Впервые в жизни. Сильно, с холодным лицом. После этого Саша вышла из дома и вернулась через два часа с бумажками и корочками: на выпускной она не осталась. На Сашино вручение аттестатов никто из семьи не пошел. Женя хотел, но мама закрыла его в квартире и снова сбежала.
Первого июля, в тот самый день, когда Саше исполнилось восемнадцать, она проснулась раньше всех, даже раньше матери, собиравшей Олега на работу, даже раньше бабушек, вползавших под виноградник чуть ли не на рассвете, и разбудила Женю. Саша шептала, быстро и тихо, и в ее шепоте было так много слов, больше, чем она сказала
