что дернулся и стал тереть запястье, посматривая по сторонам и на Сашу, быстро, бесцельно, зверьково.
– Идем домой, – сказала Саша.
Она встала, пошла вперед и услышала, что Женины ноги шлепают следом, им и нужно было шлепать позади, незримо, не показываясь. Саша с Женей обошли этот двор, потом следующий двор, потом еще два двора. Под виноградниками начали скучиваться подъездные старушки, пенсионерка в шортах вышла кормить кошек, причесанные мужчины и женщины стали выползать из панелек на работу, и Саша решила, что можно возвращаться. Она втиснула себя в подъезд, присела у знакомой подлестничной дыры и сунула в нее сигареты. Потом они с Женей поднялись на второй этаж, зашли в квартиру и воткнулись в обувающегося Олега. Через его свино-говяжьи губы свистом выталкивалась веселая песенка, Олег был в хорошем настроении, это было сразу заметно. Он распрямился и шлепнул поцелуй на материну щеку, мать была вся как с иконы, кроткая и чуть улыбающаяся. Саше с Женей пришлось все это наблюдать, потому что Олег закупорил проход, как холестериновая бляшка.
– А ну подойди, – Саша поняла, что Олег сказал это ей, и не сдвинулась.
Подойди, я сказал, повторил Олег и, когда ничего не произошло, сам шагнул к Саше. Его помидористое лицо снова загородило весь остальной мир, замуровало его от Саши. Олеговы ноздри сокращались, он обнюхивал Сашу.
– Ты что, курила?
– Нет.
Олег еще раз обвел носом Сашину голову.
– Отдавай телефон.
Саша вытащила из кармана телефон, простенький, у одноклассников имелись уже с камерой, у Эли вообще с интернетом, а Сашин был просто с цветным экраном, но в нем ютилось несколько песен и снимков, переданных по ИК-порту. Саша отдала телефон Олегу, и он прямо в туфлях прошел в глубь квартиры, чем-то затрещал, зашелестел, что-то вывалилось, упало, стукнуло. Мать стала еще более иконоподобной, Саша и Женя остались такими же безмышечными, словно вывалявшимися в пыли. Все ждали, когда Олег вернется, и когда он вернулся, на его ладони с пальцами-люля-кебабинами лежала кнопочная «Нокиа», замызганная и в царапинах, с такими не ходили уже и в младших классах.
– Я вставил сюда твою симку, держи.
Из Олега вываливались слова, выпрыгивали, еще чуть-чуть, и из него начала бы выпрыгивать мускульная сила, прицельная, точечная. За полгода Саша научилась предугадывать эти состояния, понимать их, именно поэтому она отдала свой телефон и безропотно взяла новый.
– Здесь даже нет моих контактов, – только и сказала Саша.
– А кому тебе звонить, кроме матери? – слова начали выпрыгивать из Олега интенсивнее. – Теперь только в школу и обратно. Поняла меня?
Саша ничего не сказала, но посмотрела в Олеговы глаза-дырочки так, чтобы он понял: когда-нибудь Саша его убьет. Конечно, Олег ничего не понял, а Саша на самом деле не была уверена, что убьет Олега, так что он просто вышел в подъезд и закрыл дверь, а Саша сдвинула себя в сторону их с Женей комнаты, но наткнулась, как на шлагбаум, на материну руку. Ах ты, тварь, ты что, курила, орала мать. Ты совсем с ума сошла, ты что, взрослой себя почувствовала, орала мать. Да у тебя сиськи еще не выросли, я тебя всех денег теперь лишу, орала мать.
– А он разве не все твои деньги отбирает?
Саша остановилась и будто слегка приподнялась над матерью, посмотрела сверху, она уже была выше, так что уничтожающий взгляд, вбивающий в пол, теперь ей хорошо удавался.
– Не волнуйся, на сигареты себе заработаю, – сказала Саша.
Хлопок, Сашина щека онемела и тут же загорелась. Второй день подряд, еще болело от вчерашнего. Но теперь это была будто не Сашина щека, она отщепилась от Саши, стала плавать рядом с ней самостоятельно. Саша поняла, что научилась не чувствовать боли, а когда мать назвала ее шлюхой, Саша начала хохотать, потому что это был анекдот, глупая история с неожиданной развязкой: Сашу можно было заподозрить в чем угодно, но только не в интересе к сексу или чему-то такому, а смешно – значит выносимо, значит, можно и дальше прожить какие-то дни и месяцы, если почаще смеяться.
* * *
В Суворовке любили трудотерапию, почитали ее, трудотерапия была обязательной для всех, поощряемой врачами и одобряемой пациентами. Она проживала в каждом психбольничном помещении, закрытого типа и любого другого типа. Иногда трудотерапией называлось то, что ею на самом деле не было. Например, когда санитары в острых отделениях заставляли мыть полы за сигареты, но про это не должны были знать врачи, иначе на санитаров спустится наказание, которое по цепочке перейдет к нижайшим слоям психбольничного населения, то есть к пациентам. За официальную, настоящую трудотерапию даже платили: например, в Суворовке был цех, где собирали тренировочные гранаты, которые учились метать в армии. За полуофициальную, слегка ненастоящую трудотерапию не платили, но поощряли: так, самые активные художники, скульпторы, фотографы из суворовских кружков иногда вывозились на экскурсии. А особенно любимый, популярный вид трудотерапии был сам по себе наградой, это был всебольничный субботник, когда тем, кто заперт, разрешалось ходить по всей территории, когда медперсонал включал музыку и раздавал угощения, когда в конце субботника получали грамоты лучшие сборщики мусора, активнейшие пропольщики травы, быстрейшие выметатели листьев. Мало кто пропускал субботники, но ни один автор «Ветрянки» на них не ходил: никто из них не терпел карнавальности, цветных картонок, за которыми пряталось наболевшее.
В этот раз они пошли.
Потому что Саша сказала, что это идеальный момент, чтобы поговорить с теми, кто лежит в больнице прямо сейчас, узнать про условия содержания, то есть разрыхлить вымыто-коридорное и вытащить оттуда монстров, которые прячутся под больничным благополучием. Саша видела, как во время подготовки к вылазке ветрянковцы перебрасывают друг другу свою избранность, полируют ее по очереди, любуются ею, и Саше нравилось за этим наблюдать. Таня, Даша, Астроном, Игорь выкрикивали вопросы, которые надо задать, темы, которые надо приподнять, гипотезы, которые надо проверить. Саша все это записывала, вписывала как их новую историю, как следующий эволюционный виток. Когда вопросы были составлены и распределены, Саша сказала: «Только пишем тайно». Почему? Потому что нам нельзя палиться перед руководством. Потому что иначе нам не расскажут честно. Имена все уберем, голоса изменим. Про «Ветрянку» и расследование ничего не говорим, понятно? Просто болтаем.
– Я отказываюсь, – сказала Таня и вместе со стулом отодвинула себя от стола.
– Чего это? – удивился Игорь, который после Сашиных слов еще больше распалился.
– Неэтично, – сказала Таня. – Ты же сама нас учила, Саш, что так нельзя.
Хрустальный шар избранности, в котором красиво разместилась редакция, треснул, Саша больше не любовалась им и теперь думала только о
