— Вы о чем? — не понял Берестов.
— Как можно стрелять без приказа?
Он был прав, но Ивану не хотелось с ним соглашаться.
— Ну брат, — продолжал Карев, — я такого бойца живо на гауптвахту отправил бы. У меня, брат, на этот счет строго. Я даже своему сердцу не всегда и не все позволяю. Впрочем, уж очень она хороша. Говорят, и близко никого к себе не подпускает?
— Это точно, — подтвердил Иван.
— У меня не сорвется, — Карев потер ладонью о ладонь.
— Ну это вы бросьте! — оборвал его Иван и вскочил с
земли.
Карев тоже поднялся, удивленно окинул Ивана с ног до головы, спокойно сказал:
— Она что, твоя зазноба? Так и скажи. Я никогда друзьям поперек дороги не становился.
— Она моя землячка, — сказал Иван.
— Если только землячка… — Карев недоверчиво посмотрел на Берестова, скосил черные, как угли, глаза на затухающую зарю, примирительно сказал:
— Чтобы мы, да из‑за девушек мужскую дружбу теряли… Нет уж, извините.
5
Засунув руку за ворот расстегнутой гимнастерки, Стахов с наслаждением растирал грудь, разгонял в ней кровь
после сна и с грустью смотрел на село Ва! сильевка, сгрудившееся мазанками на голом взлобке. Ни кустика, ни деревца…
Первый луч солнца, вырвавшийся из‑за далекого холма, разбился об оконные стекла крайней хаты, рассыпался искрами на лезвии речушки.
Младенчески чистое солнце. Неоглядная ширь вокруг дота. И тишина. Глубокая, степная…
Там за речкой, в селе приветствовал утро петух.
— Ты гляди, не эвакуировался, значит, — удивился Стахов.
И опять прокричал петух. И крик этот, как голос детства, тревогой отозвался в сердце Ивана.
Он приподнялся на локте и увидел звено пикирующих бомбардировщиков. Крылатые, черные, они издали походили на стаю ворон. Это впечатление усиливалось длинными неубирающимися шасси. За эти шасси с обтекателями красноармейцы прозвали их «лаптями».
Донесся и гул «юнкерсов».
Они развернулись и стали по кругу заходить на беззащитно замершую Васильевку. Головной «юнкере» сорвался в пике, включил сирену и с душераздирающим воем ринулся на мазанки.
От крыла отделились две бомбы. Блеснув на солнце, они заверещали так, словно были живыми существами.
Над селом взметнулись два черных фонтана. Земля охнула. И потом на каждый взрыв отвечала тяжким стоном.
Берестов бросился в дот, схватил станковый пулемет. Сам, без помощи курсантов взвалил его на плечи. Тридцать четыре килограмма, а выжал лепсо.
— Ленту! — крикнул он Стахову.
Лейтенант Карев, проведший эту ночь в доте Берестова, спокойно наблюдал, как Берестов и Стахов ладили пулемет для стрельбы по самолетам.
— Зря стараетесь, — заметил он. — Все равно пулемет до самолетов не достанет. Не над нами же они. А до села отсюда ого — го…
— А что ж, прикажешь любоваться на них! — огрызнулся Берестов и прикрикнул на Стахова: — Скорее же!
У Стахова, от волнения дрожали руки, и он никак не мог попасть углами коробки в пазы.
— С перекосом суешь, с перекосом… — подсказывали толпившиеся у пулемета курсанты.
— Готово! — наконец доложил Стахов.
Иван со злостью нажал на гашетки. Длинная полоса трассирующих пуль потянулась в небо. Изогнувшись дугой, огненная строчка гасла в черноте дыма, клубившегося над селом.
— Здорово! — сказал Бугорков. — Правда, здорово?
Никто ему не ответил.
Конечно же, не достать станковому пулемету до бомбардировщиков. Это понимал и Берестов. И все равно он нажимал и нажимал на гашетки. Самолеты отбомбились. Ушли. Ни один из них не упал и даже не задымил в воздухе. Берестов сорвал пилотку, зло швырнул ее на землю. Кусая губы, в бессилии опустился на бруствер.
Горела подожженная деревенька. В дыме и копоти угрюмилось над нею посеревшее небо.
Самолеты скрылись за горизонтом. Шумел паленый ветер в ковыле. Саднило под ложечкой у Ивана.
Лейтенант Карев втоптал в землю окурок, взял вещмешок и пошел к своему пустому доту, не попрощавшись с Иваном.
6
Бугорков исподлобья взглянул на Берестова и сказал:
— И кого тут высматривать? Какие могут быть тут фрицы? Ведь вы же сами говорили, что впереди нас дерутся две дивизии.
Берестов молчал. Он заметил вдали у горизонта двух человек и теперь разглядывал их в бинокль.
— Должны же отступить сначала те две дивизии… — все никак не мог успокоиться Бугорков, недовольный тем, что его вытащили из прохладного дота в открытый окоп.
Иван и сам не против был переждать жару на сквознячке у амбразуры. Хоть бы легкий ветерок проскользнул мимо и на одну — две минуты занавесил разъяренное солнце каким‑нибудь заблудившимся облаком. В такую жару только в реке по шею сидеть. Но реки близко не было, если не считать худосочного ручейка, который, впрочем, на карте назывался речкой Мышкова.
Берестов опустил бинокль, сдул с губ пот.
Бугорков что‑то мрачно пробубнил себе под нос, умолк, пристроил голову под жидкую тень сплетенного из полыни навеса, успокоился. Безмолвствовал и огромный
разомлевший мир. Молчала степь, залитая расплескавшимся по горизонту дрожащим маревом.
Те двое, что шли в степи, то вырастали, вытягиваясь до высоты корабельных мачт, то сжимались в серые шары. И тогда казалось, что по полю катятся два курая.
— Никак идет кто‑то? — удивился Бугорков.
Бойцы спустились в противотанковый ров, вынырнули из него. Они шли прямо на дот.
— Откуда идем? — встретил их вопросом Берестов.
— Не идем, а бежим, — поправил его боец с лычкой ефрейтора в петлице. — От фрицев убегаем. Еле — еле ноги унесли.
— А где же те две дивизии?.. — как бы сам себя спросил Берестов.
— Вместо двух дивизий — два бойца! — удивленно вскинул брови Бугорков.
— Мы каждый за дивизию сойдем, — задиристо сказал ефрейтор.
Он кинул на землю тощий вещмешок. В нем, кроме обоймы патронов, брякнувших металлическими орехами, кажется, ничего не было.
Боец постарше хмыкнул в рыжие усы, чиркнул по Бугоркову угрюмым взглядом, проговорил:
— Посмотрим, что от вашей дивизии останется… — Помолчал, глядя на дот, и сказал как бы в продолжение каких- то своих мыслей: — Кажется, по — настоящему за дело беремся, а то… — Он с упреком взглянул на своего спутника. — Бежим… Не бежим, а отступаем…
— А те две дивизии? — не унимался Бугорков. — Куда же они отступали, что мы их не видели?
— Если бы они бежали, тогда бы вы их видели, а то ить они отошли.
— Выходит, вы все‑таки, значит бежите, коль мы вас увидели, — упрекнул Бугорков.
Рыжеусый, вглядываясь в накаленное августовским солнцем небо, сказал:
— Неужто ты думаешь, наши командиры глупее тебя? Будут отрываться от противника днем, при ясном солнышке?
— Он поднял кверху палец. — Они ведь ночью отвели свои части, да так, что тебе и в нос не клюнуло.
— А вы чего же от своих частей отстали? — спросил Берестов.
— Прикрывали отход… Да вот только от нас, почитай, осталось в живых — раз два и обчелся. Танки прут — не шутка.
— Документы! — потребовал Берестов.
Бойцы протянули красноармейские книжки. Иван полистал их, но возвращать не торопился. Ефрейтор — Букреев Алексей Михайлович. Иван мельком взглянул на него. Молодой, худющий, он стоял над вещмешком, как вопросительный знак над точкой. Боец постарше — Пров Трофимович Рожков.
— Товарищ лейтенант… — Рожков укоризненно уставился на Берестова. В его глазах застыла застарелая усталость.
Берестов устыдился своей подозрительности. Однако попросил телефониста, чтобы тот связал его со штабом полка.
К телефону подошел майор Лабазов.
— Что там у тебя? — спросил он.
— Да вот, приблудились два бойца — Рожков и Букреев. Говорят, прикрывали отход.
— Всего только двое? — переспросили в трубке. Жидковатое было у них прикрытие… Впрочем, это фронт, а не тактические занятия… Нас предупреждали, что будут отходить разрозненные группы. Если будут еще такие, пригрей! Народ это бывалый…
— А те две дивизии? — вырвалось у Берестова.
— Они на новых оборонительных рубежах.
— Вы же говорили…
— На фронте обстановка меняется каждый час. А этих обстрелянных…
Берестов посмотрел на худосочного Букреева: «И это — обстрелянный?!»
— Тут времени в обрез. Немец вот — воТ нагрянет, а мы… — озабоченно сказал Пров Трофимович и стал спешно оборудовать себе окоп.
Иван приложил* глазам бинокль.
Тихо и мирно колыхалась в мелких волнах шелковистого ковыля степь — широкая, открытая.
Пров Трофимович аккуратно, по — хозяйски расчетливо разложил патроны, гранаты, устроил прочно на бруствере винтовку, нацелив ее в степь. Подсказал напарнику, куда поставить бутылку с зажигательной смесью, чтобы сподручнее было схватить ее, когда понадобится, и только после
