вверх, точно маленький ребенок на взрослых.
– Она провела здесь больше трех месяцев, – продолжала Грета, – и уже начинает задумываться об обычной жизни. Она мечтает вырваться на…
– Прекратите говорить обо мне так, как будто меня тут нет, – раздраженно перебила Лили. Слова сами собой слетели с ее губ, прямо как кусочки пищи в первые дни после операции, когда сознание было затуманено наркотиками.
– Мы и не говорим, – сказала Грета, присев перед ней. – Впрочем, ты права. Лили, как твое самочувствие? Скажи мне, как ты себя сегодня чувствуешь?
– Хорошо, только боли еще остались, но мне уже легче. Фрау Кребс и сестра Ханна говорят, что скоро я поправлюсь и поеду домой. – Лили выпрямилась в плетеном кресле-каталке, оперлась руками на подлокотники и попробовала подняться.
– Не вставай, – предупредила Грета, – пока не будешь готова.
Лили сделала вторую попытку, однако руки ее не держали. Она стала совсем легкой – почти невесомая девушка, опустошенная болезнью и ножом хирурга.
– Я вот-вот буду готова, – наконец произнесла она. – Может, уже на следующей неделе. Мы едем назад в Копенгаген, профессор Больк. Грета вам говорила, что мы возвращаемся в Копенгаген?
– Да, насколько я понял.
– Мы снова будем жить в нашей старой квартире во Вдовьем доме. Вы непременно должны приехать к нам в гости. Бывали в Копенгагене? Из наших окон открывается прекрасный вид на Королевский театр, а если их распахнуть, то почувствуешь запах морской гавани.
– Лили, дорогая, на следующей неделе ты не сможешь поехать, – возразила Грета.
– Если я буду поправляться так быстро, как сейчас, то почему нет? Завтра я снова попытаюсь пройти хотя бы несколько шагов. Попробую немного погулять в парке.
– Лили, вы забыли, что вам вновь предстоит операция? – напомнил Больк, прижимая к груди медицинские карты.
– Опять?
– Еще одна, и все, – сказала Грета.
– Но зачем? Разве вы еще не все сделали? – Лили не могла заставить себя выговорить то, о чем думала: «Разве вы не удалили мои яички и не пересадили мне яичники?» Нет-нет, она никогда не произнесет этого вслух. При Грете – даже при Грете – это слишком унизительно.
– Всего одна последняя операция, – сказал профессор Больк. – По удалению…
И Лили, которая была не старше и не моложе той, кем в этот момент себя ощущала, призрак девушки, нестареющий и неподвластный времени, Лили, полная юношеской наивности, стирающей десятилетия опыта того, другого мужчины, Лили, которая по утрам сжимала свои набухающие груди, словно девочка, страстно ждущая первой менструации, зажмурилась от стыда. Профессор Больк сейчас имел в виду, что там, внизу, под бинтами и йодной повязкой цвета разбавленной подливы, которой Эйнар довольствовался во время войны, прямо над свежей, еще не зажившей раной, оставался последний кусочек плоти, принадлежащий Эйнару.
– Все, что нужно сделать, – это удалить его и сформировать из кожи… – Лили невыносимо было слышать подробности, поэтому она стала смотреть на Грету, на коленях у которой лежал раскрытый блокнот. Грета в это время делала набросок Лили, посматривая то на нее, то снова в блокнот, и, когда их взгляды встретились, Грета отложила карандаш и сказала, обращаясь к Больку:
– В самом деле, профессор, нельзя ли поторопиться с заключительной операцией? К чему тянуть?
– Я считаю, что для операции еще не время. Она недостаточно окрепла, – произнес профессор Больк.
– А по-моему, вполне, – не согласилась Грета.
Пока они продолжали спорить, Лили закрыла глаза и мысленно увидела юного Эйнара, который сидел на мшистом валуне и смотрел, как Ханс отбивает мяч теннисной ракеткой. Она вспомнила потную ладонь Хенрика в своей руке на Балу художников. И жаркий взгляд Карлайла тем ранним дождливым утром на рынке. И сосредоточенный прищур Греты, когда Лили позировала ей на лакированном сундуке.
– Сделайте это сейчас, – тихо промолвила она.
Профессор Больк и Грета умолкли.
– Что, простите? – сказал Больк.
– Ты что-то говорила? – сказала Грета.
– Пожалуйста, сделайте это сейчас.
В дальнем конца парка новые, незнакомые Лили девушки, собрав книги и пледы, потянулись обратно в больничный корпус. Ивы мели ветвями лужайку городской женской консультации, а за спинами девушек в заросли крыжовника шмыгнул кролик. Эльба несла по течению баржи, а за рекой солнце освещало медные крыши Дрездена и величественный, почти серебряный купол Фрауэнкирхе.
Закрыв глаза, Лили мечтала о том, как когда-нибудь пройдет по площади Конгенс-Нюторв в тени статуи Кристиана V и единственным человеком на свете, кто, замерев, устремит на нее взгляд, будет прекрасный незнакомец, который не сумеет сдержать охвативших его чувств, коснется руки Лили и признается ей в любви.
Когда она открыла глаза, то увидела, что Грета и Больк глядят на двери зимнего сада и стоящего там высокого мужчину. Мужчина, пока лишь темный силуэт с переброшенным через руку плащом, направился к ним. Лили следила за Гретой, Грета не отрывала глаз от мужчины. Потом она заложила пряди волос за уши. Кончиком пальца потерла шрам на подбородке. Сцепила пальцы, звякнув браслетами, и тихонько ахнула:
– Смотрите… это же Ханс!
Часть четвертая. Копенгаген, 1931 год
