* * *
Несколько недель спустя Грета и Лили сидели в больничном саду. На березах и ивах блестели тугие почки. Живые изгороди зазеленели еще не полностью, зато вокруг кирпичных дорожек распустились одуванчики. Двое садовников в ряд копали ямки для саженцев вишневых деревьев, корни которых были обмотаны джутовой мешковиной. Кусты крыжовника уже покрылись первыми листочками.
Беременные девушки, расположившиеся на клетчатом пледе посреди лужайки, плели венки из трав. Их белые больничные сорочки, свободные в плечах, трепетали на ветерке. Часы под крышей консультации пробили полдень.
Солнце скрылось за облаком, и на лужайке стало почти темно. Порыв ветра набросился на вишневые саженцы. Из стеклянных дверей клиники вышел человек – кто именно, Грета не рассмотрела. На нем был белый врачебный халат, полы которого развевались, словно флажки на туристическом пароходике, туда-сюда ходившем по Эльбе.
– Погляди-ка, это профессор, – сказала Лили.
Он направился к ним. Солнце вновь вышло из-за туч и осветило лицо профессора; очки в металлической оправе заблестели. Приблизившись к Лили и Грете, он опустился на траву и произнес:
– Завтра.
– Что – завтра? – не поняла Лили.
– Ваша вторая операция.
– Но почему так неожиданно?
– Потому что у нас готов материал для пересадки. Операцию необходимо выполнить завтра. – Ранее Грета рассказывала Лили о следующем этапе, о яичниках, которые профессор Больк собирается пересадить в ее брюшную полость. – Я рассчитываю, что все пройдет по плану, – сказал он.
В лучах солнца кожа на лице Болька казалась тонкой, из-под нее просвечивали синевато-серые, цвета моря, вены. Грета жалела, что не взяла с собой в Дрезден Ханса. С ним она бы все обсудила, выслушала бы его совет – ей нравилось, как он складывает пальцы домиком у рта, когда обдумывает вопрос. Внезапно Грета ощутила страшную усталость.
– А если нет? – спросила она.
– Тогда будем ждать. Мне нужен материал от молодой женщины.
– Трудно поверить во все это, – промолвила Лили, не глядя на Грету и Болька. Ее взгляд был устремлен на девушек, кружком лежавших на боку.
Когда профессор ушел, Лили покачала головой.
– До сих пор не верится, – сказала она, не сводя глаз с беременных. – Грета, он это делает. Как и обещал. Он превращает меня в девушку. – Ее лицо было неподвижно, кончик носа покраснел. – По-моему, этот человек способен творить чудеса, – прошептала она.
Ветер взлохматил волосы Греты, и она посмотрела на опущенные жалюзи в окнах лаборатории профессора Болька, на оштукатуренные стены и застекленный коридор, соединяющий ее с больницей. Посторонних туда не пускали, и все же Грета представила себе многоярусный хирургический амфитеатр, холодные стальные каталки и медицинский шкаф, а на нем – выстроенные в ряд банки с формалином. Жалюзи на одном из окон лаборатории были подняты, и Грета разглядела силуэт мужчины, склонившегося над рабочим столом. Потом кто-то еще – она видела лишь темные очертания фигуры – опустил жалюзи, и желтое оштукатуренное здание, освещенное солнцем, вновь сделалось безжизненным.
– Ну, – сказала Грета, – завтра значит завтра. – Она положила голову Лили себе на колени, и обе закрыли глаза, впитывая слабое солнечное тепло, слушая негромкие возгласы девушек на лужайке и отдаленный плеск катамарана на реке. Грета вспоминала Тедди Кросса: когда-то она думала, что он тоже способен творить чудеса. Взять хотя бы тот случай с ногой Карлайла. Грета и Тедди были женаты всего несколько месяцев и жили в испанском домике в Бейкерсфилде, и над эвкалиптовыми рощами начинали дуть первые горячие ветра.
Грета, беременная малышом Карлайлом, целыми днями без сил лежала на диване из магазина «Гампс». Однажды Карлайл на своем желтом «Детройтере» преодолел весь путь по шоссе Ридж-Рут, чтобы навестить молодоженов и заодно разузнать о потенциальных нефтяных месторождениях.
Клубничные поля той весной были похожи на зеленые ковры, у подножия гор обрамленные каймой из сливочно-желтых маков. Едва пошел слух, что под землей есть нефть, в Бейкерсфилд начали съезжаться люди из Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Фермер с участка, расположенного южнее плантации родителей Тедди, рыл колодец, и его мотыга наткнулась на нефтяную скважину. Тедди не сомневался, что нефть есть и на родительском поле, и Грета втайне задавалась вопросом, не вызвано ли желание Тедди разбогатеть странной потребностью сделаться ровней жене. Вечерами, сделав все необходимое для Греты, он по разбитой дороге добирался до участка Кроссов и принимался бурить землю в длинной тени старого дуба. Он использовал спиральный бур со специальными удлинительными насадками, и, пока солнце заглядывало под листья клубничных кустов, серебристые снизу, бур Тедди вгрызался в жирную глину.
А потом в Бейкерсфилд приехал Карлайл. Он тогда еще сильно хромал и при ходьбе опирался на литые подлокотные костыли с желобчатыми рукоятками из резной слоновой кости. У него имелась и вторая пара костылей, из чистого серебра; миссис Уод настаивала, чтобы сын пользовался ими по торжественным поводам. В первый вечер по приезде в испанский домик, когда Грета уже спала – она узнала об этом позже, – Тедди повез Карлайла на родительский участок и показал ему пробуренный колодец.
– Не хотелось бы их разочаровать, – сказал Тедди о родителях, ютившихся в убогой хижине, где ветер задувал во все щели. Отверстие в земле, шириной с бедро взрослого, окружала дощатая платформа. Тедди опустил в него плошку на веревке и вытащил порцию жидкой грязи. Оба молодых человека, открыв рты, изучили образец. Тедди поднял глаза на Карлайла, словно ждал, что тот, студент Стэнфордского университета, сумеет что-то разглядеть в темной жиже.
– Как думаешь, тут есть нефть? – спросил он.
Карлайл посмотрел на узловатый дуб на краю клубничного
