Жалеет ли она о своем уничтоженном пластиковом царстве?
Нет. Жизнь – здесь. Прямо сейчас. Такая, какая есть. С такими, какие они есть.
Выброси розовые очки.
Растопчи их босыми ступнями, станцуй победный танец на стекле.
Дыши дымным, пропитанным копотью воздухом реальности.
И живи.
Станция «Конечная».
***
— Уля, я думала, рабочий день придуман для того, чтобы работать. Где тебя в такую погоду носит?
Мама оседлала любимого конька. Она, всю себя отдавшая институту, больше двадцати лет живущая по расписанию и в постоянных переработках, не могла понять, как в разгар трудового процесса можно все бросить, захлопнуть ноутбук и на три часа уехать хоть куда. Преимущества удалёнки маме были неведомы. А еще ей было неведомо, что её дочь на полном серьезе готова послать работу свою на хрен и искать себя в другой сфере. И – какое счастье! – неведомо ей было, что этот побег с рабочего места организован не потому, что кого-то жареный петух в задницу клюнул, а потому, что на переводе Ульяна сегодня сосредоточиться не смогла и все утро провела, напряженно внимая звукам с улицы. Утром Егор куда-то уехал – «Ямаха» из-под окон исчезла, – и она всё ждала, когда рёв мотора вновь огласит двор. Десять утра, одиннадцать, полдень, дождь хлещет, десять минут первого – а всё никак. «Клин клином вышибают, — решила Уля ближе к часу дня, — нужно развеяться». Всё-таки жареный петух, ладно.
Между прочим, на часах почти полчетвертого, а мотоцикла так и нет! Вот куда он запропастился? Вот где?! Еще и в такую погоду! Последний раз они виделись во вторник вечером после занятий в школе. Эти встречи даже не согласовываются: Уля слышит затихающий рёв мотора, а когда выходит, он докуривает у «Ямахи», как будто всю жизнь у них только так. Опять – коленями плотно, руками крепко, пять минут в состоянии, близком к забытью. Опять «безудержно сердце стучало»{?}[Валентин Стрыкало, «Фанк»]. Вчера – глухая тишина и лихорадочный хоровод мыслей.
— В книжном, — разуваясь в прихожей, сдержанно ответила Уля. Сейчас она раскроет на балконе мокрый зонтик, а сама уютно устроится на кровати и начнет штудировать добытую литературу. Видеоуроки видеоуроками, но более глубокое погружение в вопрос может обеспечить только книга. Или человек, который вопросом горит. Человек смылся. С другой стороны, может, это и хорошо, что смылся, потому что Уля, ощущая в себе необоримое, бесконтрольное желание видеться ещё чаще и общаться ещё больше, начала ассоциировать себя с мотыльком, летящим на огонек свечи. Чем заканчивается «дружба пламени с мотыльком»{?}[Валерий Меладзе – Самба белого мотылька], все знают. А так – вот, теперь у неё есть книги, справится как-нибудь сама, без человека.
Кошмар. Голова всё, всё понимает! Но вакханалии в грудной клетке это понимание не отменяет, протрезветь не помогает и участи её незавидной никоим образом не облегчает. Вот где его носит? Она чувствует, что уже соскучилась! Всего двое суток прошло… Целых двое суток!
«Господи…»
— До вечера книжный подождать не мог? — сложила руки на груди мать. — Ульяна, ты можешь мне объяснить, что с тобой происходит? Ты сама на себя последнее время не похожа. Я не помню такого безответственного отношения к жизни.
«Мама, я себе объяснить не могу, что ты от меня хочешь?»
— Ничего не происходит. Образовалась пара свободных часов, вот и всё, — пробормотала под нос Уля, проходя в свою комнату. — Решила не терять время.
«Сбежать…»
— Прям так и образовалась ни с того ни с сего?
— Ага. Пораньше с переводом освободилась, — стараясь придать голосу беспечности и уверенности, произнесла она. — Это же удалёнка, мам, – «Никто тебя не видит» — Сделал дело и свободен.
Вранье! Там еще страниц десять плотного текста. Десять страниц очень увлекательной во всех смыслах истории про транзисторы. Сдавать завтра.
— Смотри у меня, — предупреждающе бросила мать в уже прикрытую дверь. Лгать ей всегда тяжело – морально.
«Да пропади оно всё пропадом!»
Уля упала на кровать, поспешно раскрыла рюкзак и начала выгребать из него добычу. Две книги а-ля «Гитара для чайников», одну «Историю музыки», одну рабочую тетрадь, предназначенную для записи таб, один небольшой блокнот, на обложке которого изображен… – давайте угадаем! – гитарный гриф, и кучу всякой мелочи: простые карандаши, мелованную бумагу, кисти из белки, чернила, масло. И брелок в виде гитары.
В общем, Ильина, молодец, так держать! Делаешь буквально всё для того, чтобы как можно скорее избавиться от лишних мыслей в своей дурной башке, да. Обложилась «помощью» просто со всех сторон.
Это и правда не лечится. Никакими аргументами, ничем. Минута молчания по трагически погибшему здравому смыслу, объявленная одним ранним июньским утром, затянулась на вечность. И с каждой прошедшей наедине с собой секундой всё сильнее тянет к двери напротив, за которой всё равно никого нет. В общем… Судя по всему, плачевное состояние хомяка с гифки – это просто пф-ф-ф, цветочки! А весь урожай ягодок, кажется, ещё впереди.
Живой тёплый клубок, с самого утра оккупировавший кровать и за время Улиного отсутствия и не подумавший сменить локацию, издал протяжный сопящий звук. Приподняв морду, Коржик уставился на хозяйку сонным прищуром. «Человек, а можно швырять потише? — мол. — Спать мешаешь». Уля протянула руку, осторожно почесала кошака за ушком и аккуратно прилегла рядом, нос к носу. Усы у этого животного шикарные: густые, толстые, длинные и цветные – ближе к моське окрашенные в серый, а на две трети белые. А нос розовый, мокрый и холодный. Голубые глаза вновь жмурятся – теперь довольно, изнутри завибрировало. Пока тарахтение еле слышно, но Ульяна точно знает, что надо сделать для того, чтобы тихо превратилось в громко. Для этого после почесуя за ушком надо почесать под подбородком, а потом от шеи переместиться к мягкому и беззащитному пушистому брюшку. За такие ласки Корж душу свою кошачью готов продать без лишних раздумий.
— Есть вести с полей? — шепотом поинтересовалась она у кота, вспоминая, как глубокой ночью в очередной раз на цыпочках кралась на кухню, чтобы открыть ему дверь на балкон. — Куда уехал, не говорил тебе?
Коржик чуть приподнял морду, поглядел на Улю через две узкие щелочки, сообщая: «Куда-то… Не волнуйся», зажмурился и положил голову на её кисть. Успокаивал.
— Ты знал, что у него несколько одиноких на попечении? Может, куда-то туда? — вздохнула Уля, чувствуя, как щемит внутри. Может. А может, опять на базе торчит, как всю прошлую неделю проторчал. Почему так нестерпимо хочется выяснить, где он и как у него дела?
«Я еще не такое про него знаю, — промурчал питомец, набирая обороты. Блокированная кошачьей головой ладонь ощущала нарастающую вибрацию. — Ты удивишься».
— А вот я не знала… Интересно, кто… Баба Нюра… Он сказал, бабе Нюре главное, чтобы про неё иногда вспоминали и заглядывали хотя бы на две минуты, — Ульяна не сводила с умиротворенной морды глаз. — Выходит, совсем никого у неё, да?
Лениво поведя ушами, Корж «ответил»:
«Вестимо… Как и у него. Впрочем, у него есть я. Ну, и ты теперь вроде как тоже. Уже что-то».
Она? Да, у Егора есть она, если оно ему, конечно, нужно. А то, может, и нет, кто его знает. Вон, уматывает куда-то постоянно, сам не заходит. В чём он нуждается, прямо не спросишь. Одно ясно наверняка – в тепле. Это чувствуется.
— Он скучает, очень. Я всё видела, Корж. Всё, — ощущая, как давит в груди и жжет глаза, прошелестела Уля. — Хоть и пытается прятать. Он по ним скучает.
«А как же еще? — искренне удивился Коржик. О кошачьих эмоциях Уле сообщил взлетевший и тут же опустившийся на место кончик хвоста. — Люди много чего пытаются прятать. Такие вы смешные. Зачем вам ваши маски?».
Ульяна тяжело сглотнула, шмыгнула носом и прислушалась к происходящему за стенкой. В их квартире стояла уютная тишина, лишь шум чайника набирал силу.
— Не знаю. Все мы чего-то боимся и что-то прячем, Корж… А еще знаешь что? Он сказал, что не готов к новым потерям, — понизив голос до еле слышного шепота, сдавленно сообщила она внимающему, судя по навостренным ушам, коту. — Так и сказал. Представляешь?
