Но, перечитав первую же главу, я обнаружил, что мне в глаза лезут одни ошибки, а к содержанию невозможно пробиться.
А повторы? Начиная с первого же письма: «чувство», «чувства», «чувствовать» – корень «чувств» повторялся двадцать четыре раза, иногда дважды, трижды в одном предложении.
Но самой страшной напастью была не стилистика, не орфография, даже не фактология. Основная проблема была в структуре. Точнее, в полном её отсутствии. Мысль автора петляла, вязла: важные соображения он пробалтывал, несущественные по многу раз повторял… Было ясно, что для образовательных целей текст непригоден, его просто-напросто невозможно читать.
Я плюнул и переписал всё от первого до последнего слова. Естественно, этот текст стал моим. В нём мой ритм, моя лексика.
Я пожертвовал своим временем. Пожертвовал авторскими амбициями: львиная доля мыслей, сравнений, даже переживаний А. – на самом деле мои. Награда?
Ушат помоев.
ЧПОК
Какая всё же ирония заключается в самом слове «актёр», «актор», т. е. по-латыни «действующий». Даже титр «А.» («альфа», «первый») выглядит иронично.
Вы понимаете, что в реальности действуем мы, шоураннеры. Мы даём первый импульс. Все последующие участники производственного процесса, включая тех, которые занимают в титрах первые строчки, движутся под воздействием этого импульса, точно шарики в маятнике Ньютона. И тот, кто пожинает самые жирные лавры, – актёр, А., – последний и наименее самостоятельный элемент во всей цепочке.
Как они пыжатся, все актёры без исключения, как надуваются, как пытаются красоваться, с какой затаённой ненавистью расталкивают себе подобных. Они похожи на радужные пузыри.
С каким форсом они произносят наши слова, не видя, что мы их, простите за каламбур, надуваем. (Надеюсь, вы оценили, сколько сопутствующих задач я одновременно решил в «тронной речи».)
Радужные пузыри раздуваются, поднимаются, вертятся перед камерами. Чувствуют себя неповторимыми, незаменимыми, и вдруг – чпок!..
* * *
Любой механизм – космический, биологический, рукотворный – имеет определённый ресурс, запас прочности. Например, крышка лэптопа, на котором я набираю эти слова, может выдержать, по утверждению производителя, пятьдесят тысяч открытий/закрытий.
Так же и человеческая конечность – рука, нога – способна согнуться и разогнуться ограниченное число раз. Сердце рассчитано в среднем на три – три с половиной миллиарда сокращений…
Я не устану напоминать вам: Коллеги! Любите повторы. В повторах – жизнь. Только благодаря повторам у зрителей вырабатывается дофамин. (Вот, кстати, уже и я повторяюсь.)
Есть и ещё один выгодный, прямо-таки чудесный эффект: зритель воспринимает повторы как нечто многозначительное. Как я говорил, независимо от своего реального возраста, всякий зритель – ребёнок. Если взрослые что-то ему повторяют по многу раз – значит, это существенно. Это принципиально. Здесь не логика, не рассуждение – здесь рефлекс, на котором зиждутся все обряды: гражданские, религиозные, бытовые.
Само течение времени воспринимается человеком как ряд повторов: чередование дней, недель и т. д. Событие, произошедшее только что, – это просто событие. Но то же самое, повторившееся спустя месяцы или годы, ощущается как многозначительный знак судьбы, символ. Если вдуматься, это полный абсурд – но так работает человеческое сознание. «Перспектива» и «глубина» – в обыденном языке синонимы. На самом деле никакой «глубины» нет, есть просто накопленное число открытий или закрытий, шагов или дней, одним словом – повторов. Но мы с вами можем эксплуатировать этот смысловой сбой: в первых сериях мы забрасываем некую фразу, или фиксируем камеру на каком-то предмете (неважно каком, любом, да и содержание фразы – любое); повторяем через несколько серий – и зритель делает стойку, как пойнтер, почуявший дупеля.
Глупость зрителя не имеет границ…
* * *
Но терпение зрителя их имеет.
Это – и только это – вам нужно учитывать, выбирая формат. Если ваш потребитель – нервный, с высшим образованием, в возрасте 25–45, знакомый с тиктоком и инстаграмом – дайте ему динамичные получасовки, 6–8 в сезоне.
Если у вас первоканальные тётки и бабушки, можете тянуть резину годами («Дом Орловых» – яркий тому пример). Но помните: даже терпение первоканальных бабулек однажды иссякнет. Нельзя проворонить этот момент. Плохо, если вы оборвёте историю слишком рано, пока есть ресурс зрительского внимания (а значит, и рейтинговый ресурс), но передержать – ещё хуже. Это как с кулинарией: недожарите-недоварите – плохо, однако ещё возможна вторая попытка, новый сезон. А пережарите – крышка.
Прежде чем вы заявите персонажа, ответьте себе на вопрос: когда ему придёт пора умереть? (Исчезнуть из поля зрения: в пространстве шоу это одно и то же.)
Правильный ответ: когда вы почувствуете, что на него вот-вот станет скучно смотреть, что допустимое число повторов скоро будет исчерпано.
Я почти слышу следующий вопрос: собственно, а повторов – чего? О каких событиях идёт речь?
Вообще, какими должны быть события? Что они значат?
Ответ может шокировать вас. Но вы должны его воспринять. Можете распечатать или написать маркером на доске, если у вас есть доска. Вот он:
События не имеют значения.
Да, какие-нибудь события должны происходить постоянно, события – это ветер в рейтинговые паруса, но какой это ветер, северо-западный или юго-восточный, погоды не делает. (Что-то меня потянуло на каламбуры.)
Нет абсолютно никакой разницы в том, будет ли фокусник вертеть палочкой по часовой стрелке или наоборот, накроет свою коробку чёрным плащом или красным.
Кого выберет героиня себе в мужья – этого или того? Всё едино.
Кто победит в решающей битве? Плевать.
Но тогда, – спросите вы, – что же важно? Даже так:
ЧТО ЖЕ ВАЖНО?!!
Тот жил и умер, та жила
И умерла, те жили
И умерли.
Вот и всё. Только это. Три строчки, одна короче другой.
Время шоу, cammin di nostra vita, тот путь, который мы проходим со зрителем рука об руку, обычно заканчивается быстрее, чем жизнь самого зрителя. Герой погибает (или побеждает, не суть: упирается в рамку сюжета) – а зритель движется дальше. Зритель получает скрытое подтверждение (или, скажем, мистическое обещание): смертны все, кроме него самого.
Катарсис случается не тогда, когда герой сбрасывает антагониста в пропасть или целует избранницу. Настоящий, глубинный катарсис приходит вместе с финальными титрами.
Удовлетворённый зритель не замечает, что сам тоже находится в рамках конечного текста. Жизнь зрителя – точно такая же гладиаторская арена, она имеет пределы. Зритель так же, как любой персонаж («А.», «Б.», «М.»), изо всех сил сражается, радуется иллюзорным победам. C полной серьёзностью наряжается ретиарием или секутором, карфагенянином или римлянином, предполагая в этом какой-то «смысл».
О том, что «смысл», с позволения выразиться, бессмыслен, знаем только мы с вами. В этом знании – и преимущество, и многая, как говорится, печаль, – и, не побоюсь пафоса, подвиг.
ПОДВИГ
Теперь, когда вы продрались сквозь бурелом большей части сумбурных записок
