Спиридон Драгин...»
Старик внимательно следил за Сомовым и видел, как тот, читая, побледнел, украдкой облизнул губы, рванул воротник рубашки, словно ему не хватило воздуха. Драгин подождал, когда письмо будет прочитано, опустил глаза, спокойно, со скрытой усмешкой посоветовал:
— Прочитай на обратной стороне, что карандашом написано.
Николай взглянул на серые карандашные строчки раз, другой, и они запрыгали, завертелись перед глазами. Письмо выпало из его рук, а сам он, согнувшись, медленно опустился на лавку. Нервное напряжение, в котором он жил, ожидая развязки «Тайны», ушло. Перед ним промелькнула вся его погоня за славой в уголовном розыске, на душе стало пусто и холодно. Всматриваясь в слова, выведенные карандашом, Сомов почувствовал себя глубоко несчастным и первый раз в жизни усомнился в своей правоте. Он потянулся за письмом, и резкая боль в руке вернула его к действительности. Взглянул на Драгина, подошел к нему, развязал руки и помог подняться. Тихо и вежливо попросил:
— Собирайтесь, нам надо идти.
— Куда?
— В Романовку, в прокуратуру.
Глава седьмая
Объявление о комсомольском собрании, на обсуждение которого выносилось персональное дело комсомольца, инспектора угрозыска Николая Сомова, было вывешено за неделю до назначенного срока. На собрание приглашались и все коммунисты оперативных отделов управления. Немудрено, что Сомов стал чуть ли не самой популярной личностью среди молодых сотрудников. Правда, о нем заговорили несколько раньше, едва разошелся слух о том, что Сомов распутал старое, не раскрытое до сих пор, преступление, ставшее легендой. Поговаривали, что даже корифеи, опытнейшие сотрудники, на этом деле поломали зубы, а вот Сомов, мальчишка, всего за год распутал такое сложное дело. Но сами корифеи как воды в рот набрали: ни от кого из них никаких подробностей узнать было невозможно. Было над чем поломать голову.
В столовой, в коридорах, в дежурной части, всюду, где соберутся два-три человека, разговор сразу заходил о Сомове.
— Молодец! — говорили одни. — Всем мастерам сыска нос утер.
— Молодец-то молодец, но как бы под суд не угодил.
— Победителей не судят!
— Судят. И еще как!
— Это какой же Сомов?
— Да новенький, высокий, молчаливый такой, в прошлом году юрфак окончил.
— Это самбист, что ли?
— Ну, да.
— Как же он додумался?
— Как додумался, не знаю, а вот останется ли он в комсомоле, неизвестно... Да из угрозыска, наверное, его вытурят...
Костя Терентьев, секретарь комитета комсомола Управления внутренних дел, после избрания президиума постучал карандашом по графину, требуя тишины.
— На нашем собрании, — объявил он, — присутствуют секретарь горкома комсомола, прокурор области и начальник Управления внутренних дел со своими заместителями. — Видно, Костю бросило в жар от присутствия таких высоких гостей, он достал платок, вытер лицо и, обращаясь в глубину зала, спросил: — Какие будут предложения? — и оглядел президиум и зал, поискав глазами Сомова.
Тот сидел во втором ряду сбоку с каким-то безразличным и отрешенным видом.
В управлении давно существовало неписаное правило: на собраниях, совещаниях каждая служба располагалась на своих давно облюбованных местах. Сотрудники ОБХСС, например, имели обыкновение рассаживаться впереди, во втором и третьем рядах, за ними располагался следственный отдел, потом служба охраны общественного порядка и уже в самых задних рядах уголовный розыск. Косте Терентьеву все это было давным-давно известно, и поэтому, увидев Сомова во втором ряду, он тут же подумал, что тот уже сам отдалил себя от своего коллектива. Объявив, что нарушение социалистической законности, допущенное комсомольцем Сомовым, расследовалось инспекцией по личному составу, Терентьев предоставил слово начальнику инспекции.
На трибуну поднялся невысокого роста полковник с сумрачным лицом. Он положил перед собой картонную папку, раскрыл ее, тут же закрыл, старательно завязав тесемки, взглянул на Сомова и, обращаясь к нему, сказал:
— Я, конечно, могу рассказать присутствующим все, что нам стало известно. Но думаю, куда больше будет смысла, если вы, Сомов, сами честно расскажете обо всем и дадите оценку своим действиям. Ну а если чего не договорите, тогда уж придется мне. В общем, предлагаю вначале послушать Николая Сомова.
Сомов говорил долго. Изредка смотрел в зал, но не мог различить лиц: они все белели размытыми пятнами. Он постоянно ловил чьи-то взгляды: осуждающие, настороженные, любопытные, и чувствовал нависшую в зале атмосферу неприязни. Но она была для него не новой. Он уже с ней свыкся. С самого возвращения с Витима его окружало недружелюбное отношение сослуживцев.
«Ну и пусть, — подумал Николай. — Завидуют». Он, Сомов, сделал то, что обещал. Самому себе обещал. Черной тушью на обложке «Тайны» крупно вывел: «Раскрыто» — и четко, разборчиво написал свою фамилию. Но эти мысли прогонял какой-то слабый, едва прорезающийся, но уже настойчивый голос, зазвеневший в душе еще там, на Витиме. Иногда он крепчал, становился уверенным и даже усиливался. Николай не мог его заглушить. Вот и сейчас этот голос твердил: «Скажи, что ты виноват. Скажи, что ты все понял, объясни, как тебе тяжко...»
— Я доставил Драгина в прокуратуру, и он сознался...
Ему не дали договорить, и вопреки правилам и регламенту с мест посыпались вопросы и реплики. Собрание бурлило.
— Кто тебе дал право с оружием в руках добиваться признания?
— Он убийца,— жестко отрубил Сомов.
— А ты кто? Судья, а заодно и палач?
В третьем ряду вскочила высокая девушка с прямыми длинными волосами, резким движением головы отбросила их с лица и категорично заявила:
— Ну что мы обсуждаем Сомова? Он поступил как настоящий мужчина — решительно, смело. Пожертвовал своим отпуском, деньгами ради дела. Что же плохого в его поступке? Разве лучше быть формалистом или слюнтяем? Не рискуя, нельзя выиграть.
— Эта формула хороша для картежников, — ответил сидевший рядом с ней Чельцов. — Мы же имеем дело не с картами, а с людьми.
— Брось, Чельцов. — Девушка снова стряхнула с лица волосы и неприязненно посмотрела на соседа, — Теперь все вы умненькие да чистенькие, а Николай сделал то, что не смогли опытные за шестнадцать лет.
— А какой ценой? — отпарировал за Чельцова лейтенант, сидевший сзади.
Председательствующий постучал карандашом по графину и потребовал прекратить реплики, а вопросы задавать в письменном виде.
— Подожди, Терентьев! — поднялся инспектор Шаламов. — Пусть он скажет: а где ценности?
В этом вопросе Николаю послышалось оскорбительное подозрение, и он зло, с иронией сообщил:
— В сейфе. На хранении в нашей финансовой части.
Мгновенно в памяти всплыла картина, как
