к вам неизменны, а намерения честны. Слово джентльмена.
– Месье Жолье! – прокричал из-под навеса Смирк. – Если желаете занять более комфортабельные покои, медлить нельзя.
Ван Рибик пропустил его слова мимо ушей.
– Скорее скажите, куда вам отправить записку.
– Меня поселили в бараке рядом с маяком и старой церковью. На двери номер тридцать четыре. Но это еще не значит, что я…
– Пообещайте мне, мадам! – Голландец склонился над Кэт. Его черный плащ хлопал на ветру так, что, казалось, вот-вот обовьется вокруг Кэтрин. – Поклянитесь честью, что придете в назначенное место. И умоляю, никому ни слова.
Вспышка гнева заставила Кэт выпалить:
– Почему я должна молчать?
– Прошу вас. – Голос ван Рибика звучал непривычно мягко. – Приходите, пожалуйста. Словами не передать, какое для меня счастье видеть ваше лицо.
– Может, и приду, – ответила Кэт. – Если захочу.
* * *
Во вторник, на следующий день после прибытия французов, я почти не видел Нонтона. Он и раньше крутился как белка в колесе, а уж теперь и вовсе ни секунды не сидел на одном месте.
– Я так скоро с ума сойду, – пожаловался бедняга, когда мы случайно повстречались в городе. – Эти проклятые французишки только и знают, что жаловаться!
К нам домой он притащился только вечером, когда я доедал поздний ужин. Позвонив в колокольчик, Нонтон опустился на стул.
– Клянусь, сэр, французских придворных я теперь ненавижу еще больше, чем наших. Плесните-ка мне вина.
Я уже и сам взял бутылку. Выпив два-три бокала, Нонтон вонзил зубы в птичью ногу.
– Однако вот что я вам скажу. – Он взмахнул недоеденной ногой у меня перед носом. – Ежели бы я составлял список всех, кого ненавижу, даже на секунду не усомнился бы, кто в нем пойдет первым пунктом. Этот омерзительный, сладкоречивый, двуличный льстец Смирк.
– Чем же он на этот раз отличился?
Нонтон издал глухое ворчанье. Между тем явившийся по звонку слуга уже откупоривал для хозяина вторую бутылку.
– Это все равно что на лютне играть, – произнес он, вытянув левую руку и пошевелив пальцами правой, будто и впрямь музицировал. – Я про свою службу. Когда одна струна – заметьте, всего одна! – плохо натянута, лютня не звучит.
– Вы это к чему, сэр?
– Разве не ясно? Смирк и есть та самая ненатянутая струна. Только я все отладил и привел в равновесие, и тут Смирк давай настаивать, чтобы я внес изменения, а значит, теперь весь общий порядок под угрозой! И во всем виноват этот мерзкий Жолье. Так и знал, что от этого лягушатника жди беды.
– Ах да, тот самый француз, которого вы поселили у нужников.
– Именно. Так вот, он нажаловался Смирку. Более того, потребовал, чтобы ему отвели другие покои, причем тоже в Башенном дворе, а места там днем с огнем не сыщешь, к тому же все комнаты занимают важные придворные. В той, которую присмотрел Жолье, живет шевалье де что-то там. Ну допустим, выставлю я этого знатного лягушатника и поселю его в комнату рядом с нужниками. Но тогда с жалобами прибежит уже шевалье, и мне придется искать для него другое жилье. А значит, надо будет выгнать кого-то третьего, и этот гость тоже начнет донимать меня претензиями и так далее. А тем временем довольный Смирк будет потирать руки и говорить, что главное – соблюсти необходимый церемониал, особенно когда дело касается представителей французского двора, ведь так велит сам лорд-камергер. – Нонтон фыркнул. – Того и гляди, меня заставят уступить этому жеманному лягушатнику собственную постель.
Я поднял бокал:
– Выпьем за то, чтобы этому жеманному лягушатнику пусто было.
Затем Нонтон подлил в наши бокалы еще вина.
– Может, теперь за здоровье вашей любовницы? Так удалось вам с ней встретиться или нет?
– Увы, – ответил я. – Когда я пришел в барак, ее там не оказалось. И она мне не любовница, сколько можно повторять!
Нонтон хохотнул:
– Вот вы себя и выдали, сэр! Признайтесь, я ведь вам на больную мозоль наступил, да? Итак, тост за вашу пассию! Напомните, как ее зовут?
Я не хотел говорить о Кэт.
– Давайте лучше еще раз выпьем за то, чтобы жеманному лягушатнику пусто было. Чтобы уж наверняка.
Мы снова осушили бокалы. Судя по осоловелым глазам Нонтона, вино уже начало оказывать на него воздействие.
– Хотя на лягушку он не особенно похож, – произнес мой собутыльник. – Скорее уж на жеманную лошадь.
Я недоуменно взглянул на него, опасаясь, что сейчас последует очередное упражнение в острословии.
– Лошадь?
– Я про Жолье, – пояснил Нонтон. – Он не лягушка, а лошадь. Я же вам говорил.
– Что вы мне говорили?
– Что Жолье точь-в-точь лошадь.
– Сэр, я точно помню: вы сказали, что он вылитый осел.
Нонтон развел руками:
– Лошадь, осел – велика ли разница, Марвуд? Господу угодно, чтобы морды у них были на один фасон, а кто мы такие, чтобы ставить под сомнение Его мудрость? Истинно вам говорю: Жолье ни дать ни взять жеманная лошадь в черном парике, и давайте снова выпьем за то, чтобы ему было пусто.
Так мы и сделали, причем неоднократно.
– Согласитесь, Марвуд, очень тонкая шутка. Пожалуй, мне надо не в Уайтхолле служить, а пьесы сочинять. Жеманная лошадь, ха-ха!
Слова Нонтона засели у меня в голове. Тем же вечером, когда я уже погружался в сон, они вдруг опять пришли мне на ум и, мало того, неожиданно показались знакомыми, отозвавшись слабым, искаженным эхом в глубинах памяти.
Лошадь в парике.
Глава 49
На следующий день, в среду, дождь так и не унялся. Кэт оставалось лишь ждать – либо приглашения Мадам, либо записки от ван Рибика. Рано утром мадам Жоффре позвали, чтобы она в очередной раз сотворила чудо с волосами своей госпожи. Задержись парикмахерша в бараке, Кэт не поручилась бы за последствия.
Сев на табурет, она попыталась углубиться в чтение. Одно дело – ждать, когда до тебя снизойдет принцесса крови, и совсем другое – томиться в ожидании по милости Хенрика ван Рибика. Кэтрин не хотела надолго покидать барак: вдруг она разминется с гонцом? Она злилась на себя за то, что не может выбросить ван Рибика из головы, а на голландца за то, что он оставил ее в подвешенном состоянии.
Трудно было представить какую-либо благовидную причину, заставившую его изображать француза. С другой стороны, ван Рибик так пылко умолял дать ему шанс объясниться, в его манере было столько искренности и страха быть отвергнутым, что Кэт должна хотя бы выслушать его оправдания.
Переворачивая очередную непрочитанную страницу, Кэт подумала, что мужчины, подобные Марвуду, – открытая книга. А если сравнивать с
