районный комитет Петькою музыкантом.
Он устроил с ними несколько организационных совещаний и убедился, что почва для значительно более широкой работы, чем велась до сих пор, давно подготовлена. Благодаря спасенному друзьями Матвея тюку нелегальщины, оказавшейся целиком в распоряжении Семена Айзмана, в литературе среди рабочих недостатка не было.
По предложению Христофора районщики поставили на обсуждение вопрос о расширении деятельности организации и решили на ряду с кружковыми занятиями приступить к устройству массовок. Объявили об этом по кружкам. Инструктировали представителей кружков о технике устройства массовок.
В одну из ближайших же недель первая из таких массовок состоялась за дачами, и собравшиеся на нее до двухсот рабочих остались очень довольны ею.
Тогда этот способ работы начали практиковать во всей организации, не гонясь пока за новыми успехами, не обнаруживая своей деятельности излишней торопливостью, а систематически воспитывая те круги рабочих, которые уже оказались захваченными организацией. Эта система деятельности была тем продуктивнее, что, несмотря на повторявшиеся время от времени аресты и провалы, количество участников организации делалось не меньше, а больше, постепенно пополняясь новичками. Так, без дальнейших перемен, прошло несколько месяцев до наступления времени суда над демонстрантами.
XIII. РАЙОНЩИКИ ВОЛНУЮТСЯ.
В один рабочий день среди членов организации, работавших в разных цехах, облетела весть, что демонстрантов из ростовской тюрьмы куда-то потихоньку увозят.
Сабинины обратились по этому поводу с запросом к Христофору.
К Семену Айзману с петельного завода прибежал работавший в городском районе Стоян, взволнованный той же новостью.
Христофору пришлось назначить летучее совещание районного комитета.
Но прежде, чем состоялось совещание, мастеровые узнали, что демонстрантов переправляют в Таганрог, где и назначено уже заседание суда.
Из Таганрога к Качемову приехал работавший там на металлургическом заводе товарищ-литейщик, который рассказал, что в пустовавшие таганрогские казармы прислали казаков. В экстренном поезде приехал суд, которому полицмейстер Таганрога устроил торжественную встречу.
Литейщик видел приехавших: судьи — бородатые казачьи старшины в эполетах и медалях, смотрят на всех как чурбаны.
— Они разместились в дворянском клубе, возле которого поставлены часовые. Городовики с этого времени начали фараонить, — как только увидят где-нибудь вместе трех человек, сейчас же тащат в участок или выхватывают шашки и разгоняют. Вечером по улицам, разъезжают верховые казаки. Если какой-нибудь казачий бардадым из числа судей выглянет, то чтобы на улице никого больше не было, волокут в полицейское управление. Обыватели думают, что судьи — не помещики из новочеркасского округа, а по меньшей мере министры или сенаторы. Подступиться посмотреть на них и не пробуют.
— Словом, самодержавие! — закончил свою характеристику положения мастеровой Качемову.
— Здорово они умеют организовать что им нужно, — сделал вывод Качемов. —Все на колени и помалкивай: палачи приехали! Еще только собираются вешать, а уже холоду нагнали. Передам обо всем нашим.
Он позаботился о том, чтобы через пару часов во всех мастерских только о таганрогском судилище и шел разговор. Айзман, Бут и Литвинов в сборном цехе, Сабинины и их единомышленники — в механическом, Сократ — в вагонном, Петька Музыкант и его кружок — в котельном, сам Качемов, Сигизмунд и Соколов в кузне — все передавали о необычно внушительной подготовке к расправе с демонстрантами.
Но разговор, однако, глох в недрах рабочей массы. Качемов скоро должен был убедиться, что неорганизованных рабочих интересует не протест против суда, а результат той внушительной подготовки, о которой говорилось. Масса, очевидно, не имела сил протестовать.
Это не помешало Качемову, Айзману и Илье Сабинину потребовать на совещании района устроить выступление рабочих в виде демонстрации.
Христофор терпеливо выслушал заявления об этом со стороны своих горячих товарищей.
Затем он обвел критическим взглядом возбужденное совещание и начал проверку обращенных к нему, как к члену комитета, требований.
— Вы говорите — демонстрация... Согласен. Скажите, сумеем мы организовать демонстрацию, которая была бы,— уже не будем говорить о более многочисленной и бурной, чем мартовская, — но хотя бы такая, как в марте? Сумеем мы сделать это теперь или нет?..
Тертый калач Христофор прямо посмотрел в глаза районщикам.
— А если не сумеем, значит — ждать пока в Таганроге казнят нескольких наших товарищей? — спросил Айзман с неуспокаивающимся возбуждением, оглядывая товарищей.
— Это совсем другое дело, и на это я отвечу... Ишь хитрость какая, казнят... А вы что же, чорт вас возьми, вы рабочие или маменькины сынки?.. Вы, когда вступали в организацию, думали, что вас кто-нибудь по головке погладит, если вы проломите нескольким полицейским головы, или вы знали, что вас за это будут вешать? Что вы делаете вид, что вас удивляют царские гостинцы... Вы их не ожидали?
— Если бы эти гостинцы против нас, — сжал кулаки с нервным возбуждением Айзман, — из нас никто слова не говорил-бы. Мы теперь уже знаем, чего можно ожидать от самодержавия, и готовы под нагайки, под пули, на эшафот, на каторгу, к чорту на рога, лишь бы добиться своего. Но там Матвей. Другие наши товарищи... Ему девятнадцать лет. Он-то разве знал, чего захочет Карпов и военный суд?
— Их повесят, а мы пальцем о палец не ударим. А вместе все делали...— поддержал Айзмана, Илья Сабинин.— Там товарищи, с которыми мы вместе первые прокламации и читали и клялись быть верными друг другу...
— А я то разве не понимаю этого? — возмутился Христофор. — Борцы вы, наконец, — пролетарии, или вы бабы? При первом испытании, можно сказать, вы думаете о себе и Матвее, а не о пролетариате. У вас только первый случай, когда у вас ведут на виселицу вашего друга. А сколько раз мы, более старые революционеры, скрежетали зубами от того, что родного человека почти у тебя на глазах душил палач, а ты мог только корчиться в судорогах, проклиная свою бесправную жизнь и откладывая свою месть до той поры, пока проснется рабочий класс... Вы этого еще не знаете! Вы не знаете того, что Матвей — не первый, что такие расправы теперь будут все чаще и чаще. А вы уже и теперь из себя выходите и теряете голову. Вы не знаете того, что самое тяжелое в жизни истинного революционера не то, что он подвергается сам насилиям, а то что его товарищей уродуют и калечат в то время, как он для них ничего сделать не может, пока самая главная сила — пролетариат — даже не замечает того, какая трагедия мучений возле него происходит. Вы думаете, все это вам детские цацки?
Христофор вышел из
