себя, поочередно оглядывая пылающими глазами своих невыдержанных, незакаленных еще опытом борьбы друзей.
— Вы подходите туда, где нужна политика, с личными чувствами к рабочему классу, а хотите еще вести его за собой. Я так тоже поступал, когда мне было меньше двадцати лет. Кто вас послушает, если вы расчувствуетесь по поводу ваших дел и скажете: «Товарищи, помогите нам вмешаться в таганрогский суд, выручить там Матвея и вернуть его в мастерские»? Над вами посмеются, а может статься так что и сочтут за провокаторов! Этого вам нужно? Я знаю, что демонстрантам нужно помочь. Они всей организации дороги не менее, чем вам. Но мы сейчас поднять рабочих на серьезные выступления, не можем! Значит, надо ждать, чтобы отомстить без промаха.
Христофор отер пот с лица и начал делать цыгарку. Его возбуждение улеглось и только нервно дрожали пальцы от негодования на то, что кто-нибудь мог заподозрить его в равнодушии к товарищам. Совещание происходило под кустами на опушке маленькой рощи вблизи какой-то загородной дачи. Районщики разместились на скате пригорка. Христофор сидел внизу и, чтобы сделать возражения товарищам, встал перед ними на одно колено, упираясь другой ногой в обнажившийся корень соседней липы.
Кончив возражения, он полуприлег и только сочувственно добавил в заключение:
— Орлята вы пролетарские. Но революционный борец, чтобы не сидеть в клетке, должен уметь не только летать, но и извиваться как змей. Если мы не хотим научиться этому, то лучше давайте махнем рукой на революцию... Я считаю, что всякий призыв к выступлению рабочих будет сейчас вреден.
Пожилой Сократ разделял, очевидно, взгляд Христофора на положение вещей. Сабинин тоже начинал склоняться к этой позиции. Айзман и Качемов оставались в меньшинстве и смотрели не без смущения. Сократ понял их настроение.
— Все Христофор говорит верно, — сказал он, — на то он и комитетчик. Нужно, чтобы мы перед рабочими нашей политики не подмочили с бухты-барахты чем-нибудь. Но некоторых демонстрантов надо попытаться спасти... Надо просить комитет, чтобы организовал Матвею и Браиловскому и еще кому там надо — побег.
Айзман и Качемов вопросительно подняли глаза.
— Э! Побег — это другое дело, — ответил Христофор.— Насчёт этого я в комитете могу поставить все вверх дном, чтобы заставить организовать разведку, выяснить обстановку и не пожалеть денег. Это я немедленно же в комитете проведу.
— Меня с братом порекомендуйте добровольцами на это, — попросил Илья.
— И меня! — сказал Айзман.
— И меня! И меня! — вскипел Качемов. — Чтобы не говорил кто-нибудь, что охотников на это нет.
— Хорошо! На-днях скажу вам все, что решит комитет по этому поводу. До свидания!
— До свидания!
Качемов с Сабининым выглянули из-за кустов и, убедившись, что возле дачи никого нет, вышли.
За ними последовали Христофор и Сократ, потом Айзман.
На месте совещания в траве и кустах осталось только несколько окурков, брошенных мастеровыми во время разговора.
* * *
Через день друзья Матвея со слов Христофора узнали, что тюрьма, в которой собраны демонстранты, охраняется только двумя надзирателями во дворе и двумя в коридорах. Ночует здесь еще в дежурке старший надзиратель. Снаружи караула нет.
Но Христофор узнал, кроме того, что мысль о побеге возникла уже у самых заключенных. С ними ведутся сношения через брата одной арестованной — пропагандистки Анны Николаевны Нагель. Ha-днях, во время свидания, узникам переданы пилки. Браиловский, казак Колосков и Матвей, больше всего заинтересованные в побеге, не ожидали серьезной помощи извне. Но поскольку группа товарищей помогла бы им снять во дворе одного надзирателя или хотя бы могла только перебросить ночью через стену конец узловатой веревки, они бы несколько дней подождали, чтобы устроить массовый побег.
Эти сведения окрылили темерницких районщиков и они вторично потребовали, чтобы их командировали на помощь заключенным.
Но Христофор отсоветовал Айзману отрываться от районной работы. Он сказал, что комитет поручил это приехавшему тем временем из Москвы „Архангелу“, профессионалу Ивану Ивановичу, к которым нужно было присоединить еще только Качемова и старшего Сабинина.
Христофор свел всех этих товарищей и они выехали в Таганрог.
Качемов и Сабинин взяли от доктора бюллетени на недельный отпуск из-за болезни. Вопреки первоначальным намерениям — никого больше не допускать в состав экспедиции, — к ним пристал еще Сабинин младший.
Качемов и Сабинины отправились к тому товарищу, который сообщал подробности приезда судей.
Иван Иванович и „Архангел“ остановились в Таганроге на конспиративной квартире.
Один день им пришлось обождать очередного свидания с заключенными, чем Иван Иванович и „Архангел“ воспользовались, чтобы передать письмо в тюрьму. Еще два дня прошло, пока они получили ответ.
В ответе осуществление плана намечалось в последующую ночь и предусматривались все подробности плана побега.
Этого только революционерам и нужно было, чтобы начать действовать. Три дня прошло в предварительных сношениях, а между тем до суда оставалось всего три дня. Члены группы днем еще раз издали внимательно осмотрели тюрьму.
Поздно вечером вся пятерка сообщников сошлась на окраине.
Проверили друг друга вопросами относительно состояния духа и о том, не забыл ли кто-нибудь что-либо взять из необходимых вещей и оружия. Так как у таганрогского товарища брат оказался извозчиком и сознательным парнем, то его снарядили дежурить в ближайшем к тюрьме переулке, а на углу, на всякий случай, оставили младшего Сабинина
Качемов, Илья, Иван Иванович и „Архангел“ стали пробираться к тюрьме.
Последняя своим тылом, со стороны которого намеревались действовать подпольщики, примыкала к линиям запасных путей станции, обнесенных досчатой стеной. Друзья пересекли линии. Иван Иванович первый перемахнул забор.
— Стой! — тревожно крикнул он „Архангелу“ и Сабинину которые повисли уже на заборе и затем по инерции спустились к Ивану Ивановичу.
— В чем дело? — обернулись они к пропагандисту.
Соскочил и застрявший было Качемов.
— Смотрите! — указал профессионал на скупо освещенную двумя фонарями стену тюрьмы.
Но застывшие мастеровые в объяснении уже не нуждались. Возле тюремных стен, остававшихся все эти дни без внешней охраны, стояло теперь в каждом углу по вооруженному винтовкой часовому. Каждый из часовых делал ровный полукруг возле своего угла, поблескивая под фонарем сталью штыка и время от времени бросал в пространство пронизывающий темноту взгляд или менял под винтовкой положение руки.
Группа революционеров в первую минуту оцепенело молчала.
— Провокация? — вопросительно произнес, наконец, Качемов.
— Может-быть провокация, — вслух подумал Илья.— Может быть трекнулись5) сами, что арестанты не будут как дураки сидеть да ждать, пока их повесят.
„Архангел“ свирепо саданул себя кулаком
