сплелась целая сеть убийственных показаний.
Почти все арестованные, несмотря на неожиданность и несвойственность приписываемых им жандармами ролей, чувствовали себя по отношению друг к другу на совершенно товарищеской ноге и считали необходимым в своем поведении на суде равняться по Матвею и Браиловскому.
А эти двое вместе с парой других сознательных рабочих и группой пропагандисток определяли неуступчивое по отношению к суду, протестующее настроение.
Об этом они договорились с своими защитниками, которых позаботился пригласить „Красный Крест“ помощи политическим заключенным.
Демонстранты потребовали, чтобы адвокаты, явно сочувствовавшие им, центром внимания на суде сделали нападение на самодержавие, а не выгораживание подсудимых и не домогательства позорного снисхождения для них.
Их привели в комнату для арестованных и до начала суда дали двум-трем из них свидание с родственниками. Некоторое время они ждали сбора судей.
Но вот что-то в коридоре возле комнаты засуетилось, зашевелилось, вошел конвойный офицер, и арестованных повели в зал суда.
Казачий конвой, спеша, и сам теряясь от торжественной обстановки судебного зала, разделил демонстрантов по скамьям.
Матвей заметил, что куда бы теперь кто-нибудь из подсудимых не обернулся, со всех сторон им встречались до жуткости пристальные и молчаливые взгляды рассматривавших их с застывшим любопытством казаков, допущенных в суд влиятельных чиновников, и всяких других представителей привилегированного общества.
И теперь, когда они расселись по скамьям, двенадцать человек по одну сторону зала, одиннадцать — по другую, недалеко от большого судейского стола под царскими портретами, вся та часть зала, которая вела к выходу, занятая такого рода публикой, молчаливо уставилась на подсудимых. Некоторое количество родственников подсудимых терялось среди публики, допущенной судом по общественному положению. В зале Матвей увидел мать и сестру. Мать плакала, вытирая слезы. Нюра сквозь слезы улыбалась брату. Матвей кивнул ей головой и ему стало легче.
Впереди каждой из разделенных групп подсудимых находились столики и стулья защитников. Их было одиннадцать человек. Один из них — Ратнер — ободрял своих подзащитных в меньшей группе. Остальные защитники о чем-то тревожно совещались в центре зала.
Сзади каждой группы подсудимых у концов скамей стояли с шашками на голо казаки, обрывавшие всякую попытку разговора демонстрантов между собой.
Матвей попытался сказать Браиловскому через голову Колоскова и Столкарца, что в зале много публики.
Казак повел на него глазами, передвинув на плече шашку и злобно зыкнул:
— Ну? Запрещается!
Остальные казаки пробежали взглядом по всем подсудимым, как-будто предупреждая, что беспорядка не допустят, и переступили на своих местах.
Логачева, сидевшая сзади Матвея, попробовала передать кусок шоколада, полученного на свидании, протянувшему к ней руку Колоскову.
— Ну? Запрещается! — еще злее крикнул переступивший на шаг казак, воззрившийся на пропагандистку. — Попробуй!
Логачева повела плечами и села.
Матвей, переглянувшись с Колосковым, усмехнулся и стал рассматривать сидевших напротив товарищей, среди которых доминировала фигура плечистого Полтавы.
— Суд идет! Прошу встать! — раскрыл дверь позади судебного стола пристав.
Моментально одеревянели шпалеры конвоя. Выстроились за столиками две шеренги адвокатов во фраках, блиставших белизной манишек. Застыли застигнутые в проходах зала какие-то офицеры и чинуши. Все встали.
Из двери показались и начали рассаживаться в кресла за столом возглавляемые геммороидальным приземистым старцем — генералом, старшины и есаулы, назначенные из казачьих воинских частей по указу его императорского величества для суда над демонстрантами рабочими. Еще раньше занял свое место сладенько гнусивший указания секретарю суда — штаб-офицеру — прокурор.
Председатель кивнул головой штаб-офицеру. Тот подал ему какую-то бумагу.
Защитники переглянулись и насторожились.
Подсудимые впились глазами в ежившегося временами от боли распорядителя их судьбы геммороидального генерала.
Этот последний выждал немного и, когда воцарилась полная тишина, кашлянул и безразлично прочитал бумагу, в которой значилось, что на основании особого постановления совещания при министерстве внутренних дел и с согласия военного министра, лица, устроившие преступные беспорядки в Ростове, во время которых был смертельно ранен пристав Антон в и подверглись избиению несколько низших чинов полиции, предаются военному суду со слушанием дела при закрытых дверях.
Пока председатель суда читал это постановление, Матвей провел взглядом по остальным судьям. Взглянув на них, он с какой-то ненавистью понял, что скрывалось под деревянным бесчувствием четырех застегнутых на все пуговицы своих мундиров фигур неподвижно сидевших за столом судей. Это были те же самые Головковы, одного из которых ему когда-то уже пришлось узнать при опыте учения судоходству в рейсе между Керчью и Мариуполем.
Это те же умеющие тиранствовать, когда им ничто не мешает, крепостники.
Царская камарилья не могла бы и нарочно придумать более подходящих исполнителей своего замысла против рабочих, чем эти врожденные ненавистники пролетариата.
Совершенно невежественные владыки станичных юртов, коннозаводчики и помещики, вскормленные, вспоенные и чинами пожалованные без какого бы то ни было усилия со своей стороны, они знать не знали и ведать не ведали о том, что может быть на свете кроме станичного раздолья другая жизнь, требующая и ежедневной борьбы за существование, и хотя бы проблеска мысли не в сторону паев, коней, быков и полного живота каймаку6), а в сторону общечеловеческих вопросов.
Для них вся мудрость этих последних заключалась в верности устоям дедовских порядков и преданности возглавляемому царем начальству.
Все остальное было не про них писано.
Жизнь горожан, вообще, была для них чуждым явлением. Они еще готовы были понять людей, которые в городе заводят свои дела, богатеют, делаются хозяевами и воротилами. Что же касается неимеющих ничего за душой рабочих, то для них это была прощалыжная чернь, от которой естественно ждать не только такой пакости, как уличное буйство, а еще чего-нибудь и почище.
С таким предубеждением против группы рабочих должны были сидеть их судьи. Они заранее чувствовали себя людьми совершенно другого мира. И поэтому они так деревянно сидели, не понимая ни синь-пороха в том, что из себя действительно представляют подсудимые. Напрасно адвокаты, мужественно боровшиеся против обвинения пытались настроить их в пользу подсудимых. Их слова отскакивали от судей, как горох от стены. Защитники для них были «жидовским кагалом». «Жидам больше всего пользы-то и будет от ослабления царского престола. Вот они и стараются». Так объяснял себе суд страстное поведение адвокатов.
И забронированные отсутствием мысли и чувства черноземные старшины еще более деревянели, не поддаваясь никакому воздействию.
Если бы не руководство этим бездушным составом свыше, воплотившееся в лице генерала, столпы казачества не пощадили бы никого из подсудимых.
Матвей лучше чем кто либо другой с одного взгляда уяснил себе характер своих судей.
Затем он стал следить за течением процесса.
Немедленно же по сообщении председателям суда постановления совещания,
