пока в колонии сидел, многое понял и о многом подумал, а выйдя за ум взялся…
Так и есть: она уехала в Москву, удочеренная мамой Ниной, а Валька номер два загремел по воле Зойкиного отца в колонию для несовершеннолетних.
Анжеле стало ужасно стыдно – о Вальке номер два она все эти годы думала меньше всего.
– Таким ты нравишься мне больше, – добавила Анжела, и Валька заметил:
– Мне это многие говорят. Впрочем, говорили, так как того, старого, уже не помнят. А ты сделала крутую карьеру!
– Ты тоже.
– Ерунда. Ты – фотограф с мировым именем, а я так, провинциальный айтишник, который на досуге помогает в борьбе с местными коррупционерами.
Положив на стол свой мобильный, Анжела сказала:
– У меня есть кое-что на прокурора и его дочку…
Женька заявил:
– Да у нас у самих горы всего, но это никого абсолютно не интересует! Народ не возмущаться будет, а скорее завидовать – вот ведь верткие люди, смогли себе и своим жизнь в шоколаде устроить!
Протягивая один наушник ему, а другой Вальке, Анжела сказала:
– Это, думаю, может заинтересовать.
Из самого дорогого номера лучшего отеля в городе они съехали рано утром – вернувшись к рассвету, Анжела застала обеих девиц, и маленькую, и большую, спящими.
Не стоило недооценивать угрозы Зойки – она наверняка предпримет усилия, чтобы уничтожить внезапно возникшую на ее пути опасность.
Ну или ее папаша.
– Солнышко, нам пора, – сказала Анжела, беря сонную дочку на руки.
– Мамочка, мы куда? – спросила та, протирая глазки, а Женя, зевнув, поинтересовалась:
– В самом деле, куда в такую рань?
Они переехали на дачу к Вальке – небольшую, но уютную, где многое, как оказалось, он сделал своими руками.
Вот вам и главгопник.
А потом был «военный совет», и решали, что делать с записями разговоров Зойки с папашей, мужем, референтом Виталиком (спала, как выяснилось, она все же не с ним, а с шофером), а также ее заместителем, который, помимо социалки, судя по всему, был ответственен за физическую расправу с неугодными.
Причем мощные крошечные микрофоны продолжали транслировать разговоры в режиме реального времени, а через приложение на смартфоне их можно было слушать в радиусе до двадцати километров.
Наговорили Зойка и ее собеседники много чего, и никаких сомнений не было: за смертью мамы, Вальки номер один и Демидыча стояли прокурор и его люди.
А теперь его дочурка замышляла расправу с «этой негритоской».
– То есть со мной, – сказала Анжела. – Думаете, выдать серию статей не получится?
Женька отмахнулся:
– Все СМИ работают на них, никто не возьмется публиковать, а сразу донесет.
– Может, в интернет выложить?
– Заявят, что фейки.
– И что же тогда? Неужели правда никому не нужна?
Кашлянув, Валька номер два выразительно посмотрел на них:
– Кто сказал, что об этом должна узнать широкая общественность и, всколыхнувшись, в едином мощном порыве смести воровскую власть?
Женька почесал кадык:
– Этого у нас в городе не произойдет никогда. Народ, почесав репу, будет продолжать безмолвствовать.
Анжела заявила:
– Тогда прокурор, его дочурка и ее муж будут править вами вечно! А после них – молодое прокурорское поколение!
Валька качнул головой:
– Есть тут люди, которые этим положением вещей очень недовольны. Не потому что они все такие уж честные и принципиальные, а потому что их прокурор прочно от кормушки отодвинул. А им тоже хочется…
Женя заявил:
– Работать с врагами прокурора, которые, заняв его место, станут такими же или еще хуже? Ни за что!
– Ну, может, станут, а может, и не станут. Он-то всегда таким останется и только испортится. Почему бы не дать шанс и другим?
И подвел итог:
– Если клан прокурора кто и сможет сковырнуть, то только эти люди, которых мы снабдим нужной информацией.
Женька продолжал бушевать:
– Ни за что! Это такие же коррупционеры, только им меньше повезло…
Но в итоге согласился.
В течение последующей недели царило затишье, и после того, как все записи были через посредника переданы лютым врагам прокурорского клана, ничего не происходило.
Анжела, живя на даче у Вальки, случайно открыв не ту дверь, наткнулась на занятное собрание: все издания журнала «Дискавери», начиная с того самого номера, в котором появилось ее первое фото.
А на стенах – «фотографии года». Ее фотографии года.
– Ты что, годами это собирал? – спросила она у Вальки, а тот, глядя в пол, ответил:
– Ну, я хотел найти тебя. А когда узнал, где ты, тебя там уже не было…
Он пошел багровыми пятнами, и Анжела вдруг поняла: да он же любит ее. Не только тогда любил, много лет назад, но и все годы.
И даже сейчас!
– Извини, понимаю, что выгляжу как маньяк какой. Я немедленно все уберу…
Анжела жестом остановила его.
Нет, с маньяками она в своей жизни наобщаться уже успела. И Валька номер два был не из их числа.
– Нет, оставь как и есть. Ты… ты очень хороший…
Валька номер два скупо улыбнулся:
– Да нет, так себе. Бывают и лучше.
Бывают, но все они мертвы…
А Валька номер два жив.
И почему все еще номер два – просто Валька!
– Знаешь, это так греет душу, что ты сумел все эти годы помнить обо мне. А у меня тут мама похоронена, и я за все годы там ни разу не побывала…
Взяв ее за руку, Валька номер два сказал:
– Пойдем!
Она не стала спрашивать куда, так как доверяла ему.
Даже больше, чем в свое время Вальке номер один.
Он привез ее на кладбище, к могиле мамы, где Анжела была всего единожды.
Могила ухоженная, со свежими цветами.
Чувствуя, что слезы катятся у нее из глаз, Анжела прошептала:
– Это ведь ты… Ты все эти годы…
Валька – никакой не номер два, а просто Валька! – ничего не ответил, а Анжела, уткнувшись ему в грудь, все плакала и плакала.
А когда они вернулись на дачу, то выяснилось, что процесс пошел.
Слухи в городе ходили разнообразные, будоражащие. В особенности когда мэрша Заяц вдруг ни с того ни с сего подала в отставку, мотивировав это «семейными причинами».
Они у нее были, ведь ее папочку-прокурора области накануне сняли с должности, а потом он вообще умер. Вроде от инфаркта, но, как судачили, застрелился, когда его пришли арестовывать.
Кое-кто намекал, что не застрелился, а застре- лили.
А потом последовал еще один арест – на этот раз супруга бывшей мэрши. Который, как вскрылось, не только манипулировал с госзаказами и отчетностью, но и щедро
