вселенной.
Я видела и слышала только его, каждой клеточкой тела отзываясь на его прикосновения. Он поцеловал пульсирующую жилку на шее, ускорив мой пульс. Я тяжело дышала, охваченная бурными ощущениями, а его руки гладили мою грудь. Внизу живота пробежала сладостная дрожь, и это ощущение меня испугало.
На меня обрушилась реальность. Я вздрогнула, испугавшись осознания, насколько правдивым и реальным было то, что я испытывала.
— Нет! — Я оттолкнула Ригеля и попятилась.
Его окаменевший взгляд пронзил мое сердце. Он смотрел на меня из-под взлохмаченных волос так, будто, отойдя от него на несколько шагов, я ушла из его жизни.
— Мы не можем, — нервно пробормотала я, — мы не можем!
Я обхватила себя руками, и он увидел вспышку ужаса в моих глазах.
— Что?
— Это неправильно! — мой голос прогремел в тишине комнаты, как гром. Эта фраза сломала что-то внутри нас обоих.
Радужки Ригеля изменились. Я никогда не видела их такими яркими, как сейчас.
— Неправильно? — тихо повторил он, и я не узнала его голос: недоумение превратилось в боль. Его взгляд потемнел, как будто в Ригеле погасла душа. — Что? Что случилось, Ника?
Он, конечно, знал ответ, но все еще на что-то надеялся.
— Это неправильно, — ответила я, не имея смелости назвать словами свои чувства, потому что дать им определение означало бы признать их и, следовательно, принять. — Мы не можем, Ригель! Мы скоро станем братом и сестрой!
Произнести это оказалось непросто, но мы были в глазах всего мира именно братом и сестрой.
Теперь эти два слова звучали как приговор.
Я вспомнила слова, прочитанные в книге Алана. Да, это ошибка, поэтому мы не должны, мы не можем. Но моя душа беззвучно кричала о несправедливости. А в сказке теперь были заросли ежевики и опаленные страницы. Ригель смотрел на меня, а я испытывала детское желание расколоться надвое.
Два сияющих шара теперь уравновешивали весы моего сердца. С одной стороны свет, тепло, чудо и глаза Анны — семья, которую я всегда хотела, единственная надежда, которая позволила мне выжить и перетерпеть издевательства кураторши. С другой — сны, дрожь и звезды во вселенной, Ригель и вместе с ним все, что сделало цветным мой мир. Ригель и его колючая ежевика. Ригель и его глаза, проникшие в мою душу. И я посреди этого хаоса, раздавленная противоречивыми желаниями.
— Ты продолжаешь обманывать себя.
Ригель смотрел на меня, но словно был на расстоянии в несколько световых лет. Его глаза казались уже не открытыми ранами, а глубокими и далекими безднами.
— Ты обманываешь себя. Хочешь верить в сказку, но мы сломанные, Ника. Люди с трещинами. Мы разрушаем все, к чему прикасаемся, потому что такова наша природа. Мы с тобой Творцы Слез.
«Ты меня разрушила, — читала я в глазах Ригеля. — Да, ты, ты, такая хрупкая и маленькая, ты моя гибель». Мне хотелось разрыдаться. Мы говорили на языке, который другие не смогли бы понять, потому что мы пришли из нашей собственной вселенной. Но как же ранили эти слова, доходившие до глубины души.
— Я не могу все это потерять, — прошептала я, — не могу, Ригель!
Ригель знал, как много значат для меня Миллиганы. Он смотрел на меня с болью в глазах, но внутри себя вел битву, которую, разумеется, ему не выиграть. Я видела, как в его глазах гаснет свет. И хотела помешать этому, но было уже слишком поздно. поздно.
***
— Тогда иди, — прошипел он.
Ника вздрогнула, в ее глазах стояли слезы, и он почувствовал, что умирает. Мысли окрасились в черный цвет, сердце сжалось от боли. Он знал, как это важно для нее. Знал, как сильно ей нужна семья. Ее нельзя винить.
Обещание Ники породило в нем надежду, которую, впрочем, она тут же и отобрала. И разрушительный механизм снова пришел в действие, рвал мечту на части.
— Пожалуйста! — Ника покачала головой. — Ригель, пожалуйста, я не хочу этого.
— А чего ты хочешь? Чего ты хочешь, Ника?
Внутри он ощущал только пустоту. Ригель встал, сгорая под взглядом, о котором мечтал каждую ночь.
— Чего ты хочешь от меня? — раздраженно спросил он.
Точильщик засуетился, подначивая прикоснуться к ней, поцеловать ее. Он беспомощно сжал кулаки. Винить, кроме себя самого, было некого. Он мучительно расплачивался за совершенную ошибку.
Сыграл на пианино в тот день в Склепе, чтобы привлечь к себе внимание усыновителей и, если повезет, остаться с ней. Эгоистичный, отчаянный поступок. И за него он заплатит высокую цену.
— Я не вписываюсь в твою идеальную сказку, — с горечью в голосе прошептал Ригель.
Он хотел ее ненавидеть и вырвать из души, освободиться, перестать надеяться. Но она прочно поселилась в его сердце. Ригель умел любить только так — отчаянно и изматывающе, ранимо и запутанно.
Сияющие глаза Ники смотрели на него с болью, и Ригель знал, что она никогда не будет ему принадлежать. Он не удержит ее возле себя, никогда не поцелует ее, не почувствует, не вдохнет ее аромат. Она останется недосягаемой, но достаточно близкой, чтобы причинять боль. В этот момент он понял, что счастливого конца для него не будет. Он с горечью понял, что должен сделать ей больно, чтобы она наконец ушла и держалась подальше от него, человека-катастрофы. Он должен причинить ей боль, потому что в нем самом слишком много боли и сожалений, чтобы признаться себе, как сильно он хочет, чтобы она выбрала его. Он хотел ее всем сердцем. Но еще больше он хотел видеть ее счастливой. И если счастьем для нее была семья, то так тому и быть.
— Убирайся! Возвращайся к своему дружку. Ему наверняка не терпится продолжить с того места, на котором вы остановились.
— Перестань! — сквозь слезы сказала Ника. — Не пытайся заставить меня тебя ненавидеть, потому что у тебя это все равно не получится.
Ригель рассмеялся злым смехом, надеясь, что он звучит правдоподобно. Это чертовски больно — так смеяться.
— Думаешь, ты мне нужна? Или твоя идиотская доброта? — прорычал он. — Теперь даже не знаю, что делать с твоими обещаниями.
Ника отвернулась, раненная этими словами, и опустила голову, поэтому не могла видеть, с какой печалью смотрели на нее черные глаза.
Ригель добился, чего хотел: его стараниями на сердце Ники появилась новая рана. Сжимая кулаки, чтобы унять дрожь, он вдруг подумал, что стоять перед
