Очень горюю, разумеется, о судьбе некоторых своих (уже доведенных до конца) работ; среди них – огромная книга «Рильке и Россия», известная Вам публикация писем Клюева и др. Впрочем, друзья пишут мне по этому поводу ободряющие слова и заверяют меня, что рукописи не горят.
В местной библиотеке имеется кое-что: не знаю, хватит ли мне этого до конца срока, но покамест – чтения достаточно. Помимо текущей периодики, широко представлена русская и зарубежная классика, и в свободные часы (которых немного) я лихорадочно восполняю пробелы. Так, в данный момент я читаю (впервые!) «Захудалый род» Лескова. А до того читал А. Франса, Диккенса, Золя. Контрасты.
Поздравляю Вас со вторым изданием Вашей книги и благодарю за «резервацию» для меня одного экземпляра. Жалею, что не быть мне (как предполагалось) ее рецензентом. А над чем Вы работаете в нынешнем сезоне? Как сложилась судьба Вашей работы о Вл. Соловьеве? Обо всем этом мне очень хотелось бы знать – я уже чувствую себя сильно отставшим от той жизни, частичкой которой был в последние годы.
С декабря 80-го года я не держал в руках ни одного номера «Книжного обозрения», но знаю, что немало ценного вышло в свет или готовится к выходу. Очень прошу Вас, Дмитрий Евгеньевич: ежели Вам в Лавке Писателей или по случаю подвернется лишний экземпляр какого-нибудь дефицитного издания – вспомните обо мне (какого именно, не уточняю, ибо круг моих интересов Вам хорошо известен).
В отношении своего «дела» я не питаю (и не питал с самого начала) никаких особых надежд и иллюзий, и больше всего, говоря честно, я уповаю не на официальные инстанции, а на поддержку общественности, о чем я уже неоднократно писал и маме, и всем друзьям.
В Вашем письме, дорогой Дмитрий Евгеньевич, Вы ничего не написали о себе. Почему? Если Вы сочтете нужным ответить на это мое письмо, то очень прошу Вас рассказать подробно, как Вы себя чувствуете, как Вам живется, как Вы провели минувшее лето и т. п. Как Лина Яковлевна, как ее здоровье? Очень прошу Вас тепло поблагодарить ее за привет и сочувствие…
Здесь давно уже наступила зима. Каждое утро – минус двадцать, а затем «холодный белый день», ибо кругом возвышаются занесенные снегом сусуманские сопки. Скоро станет еще холодней (до пятидесяти ниже нуля); Сусуман, наряду с Верхоянском и Оймяконом, – один из полюсов холода. К северу – Чукотка, к Западу (совсем рядом) – Якутия. А вокруг – легендарная Колыма.
Желаю Вам здоровья, спокойствия и бодрости душевной. Еще раз благодарю Вас за письмо и память.
Ваш К. А.
14
30 ноября 1981
Дорогой Костя, рад был получить Ваше письмо, собранное, бодрое, устремленное к будущему. В свое время, в трудный момент своей жизни я постоянно вспоминал пушкинское: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Эти стихи так вошли в мою жизнь, что мне кажется, я уже приводил их Вам в прошлом письме…
В настоящее время «булатом» себя никак не назову. Энергично зашевелился мой полиартрит, чувствую себя отвратно и как-то безвылазно. Особенно плохо ходят ноги, полуходят. Поэтому вопреки своему желанию не посетил еще раз Вашу маму. Ограничился телефонным разговором. К счастью, она, по моим впечатлениям, чувствует себя относительно удовлетворительно и бодрится. Прямых квартирных угроз пока нет. Покупает Вам книги. А вот я по этой части плох. Добраться до Лавки писателей для меня – подвиг силы беспримерной. Прирост моей библиотеки определяется только тем, что присылают.
Литературная жизнь переваливается ни шатко, ни валко. Недавно в Музее Достоевского проводилась трехдневная конференция, говорят, малоинтересная. Получены чистые листы «Петербурга» [Андрея Белого в серии «Лит. памятники»]. Дмитрий Сергеевич [Лихачев], кажется, начинает приходить в себя от горя: смерти дочери. В Москве отмечался его 75-летний юбилей.
Не тоскуйте, дорогой Костя, не унывайте, Вас помнят и делают, что можно.
Крепко и сердечно жму Вашу руку.
Ваш Д. Максимов
15
2 марта 1982
Дорогой Костя! Давно Вам не писал – слишком плохо у нас было дома: сильно болела Лина Яковлевна, и я на несколько ступенек спустился вниз. Все труднее становится жить с грузом годов и недугов, все труднее работать…
Зато о Вас я слышал хорошее – конечно, в тесных рамках возможного. Слышал, что Вас можно наконец поздравить – и я с радостью делаю это. Я не знаком со Светланой, но верю, что это будет по-настоящему – прочно и светло. Вы прошли через общие серьезные испытания – и это связывает крепче и надежнее, чем всяческие идиллии и легкие радости. Да будет Вам обоим хорошо в предстоящей Вам большой жизни. Кстати сказать, я слышал, что она к апрелю возвращается в Ленинград…
На Вашем квартирном фронте, как мне сказала Лидия Владимировна, – большая удача. Дом отремонтирован, и никаких переселений ей и Вам больше не угрожает. Навестить ее, к сожалению, я пока не могу – передвигаюсь с трудом: полиартрит решил заняться моими ногами. Но от ее голоса по телефону очень хорошее впечатление. Она говорит собранно, бодро, логично, самоуправляемо. Такое же впечатление бодрости и стойкости, как от Ваших писем.
Из литературных новостей, пожалуй, самая большая – выход «Петербурга» А. Белого с прекрасными примечаниями Саши [Лаврова] и его друга [Сергея Гречишкина]. Книгу эту очень трудно достать, но, надеюсь, ему удастся это сделать для Вас.
Интересное и новое явление – открытие клуба молодых, нонконформистских поэтов и прозаиков, таких, как известная Вам Лена [Шварц] и мн. другие. Они собирались уже при многочисленной длинноволосой публике раз пять, и им разрешено выпустить небольшим тиражом альманах. Все это – на базе музея Достоевского…
Что касается меня самого, то живу тихо и замедленно. Получил корректуру Блока и В. Соловьева из провинции, а летом надеюсь увидеть в журнальной публикации свои воспоминания о Белом…
Кажется, все, достойное внимания.
Обнимаю Вас и крепко жму Вашу руку.
Ваш Д. Максимов
16
Сусуман, 22 марта 1982
Дорогой Дмитрий Евгеньевич!
Ваше письмо от 2 марта благополучно и своевременно попало в мои руки, и я благодарен Вам за новости, которые оно содержит. Не скажу, что они меня чересчур порадовали. Вы мало сообщаете о себе, но я мог почувствовать, что недомогание Ваше по-прежнему беспокоит Вас и осложняет Вашу жизнь, мешая работать. Впрочем, судя опять-таки по Вашему письму, Вы работали за то время, что мы с Вами не виделись, весьма плодотворно. В каком журнале должны увидеть свет Ваши воспоминания о Белом? В какой из провинций явятся Соловьев и Блок? Впрочем, где бы и когда бы это ни произошло, Вы – я надеюсь – не забудете, что я принадлежу к числу Ваших постоянных читателей (и по-читателей). Действительно, Дмитрий Евгеньевич, я ведь читал и хорошо помню все написанное Вами, начиная со статьи о «Новом пути». Так что поддержите эту традицию, не дайте ей прерваться.
О моей жизни и печальных переменах, наметившихся в ней с 1 февраля с.г., Вы, должно быть, слышали. Сейчас мои жалобы рассматривает сусуманский прокурор по надзору; если меры не будут приняты, мне придется обращаться дальше и выше.
Радует и обнадеживает меня лишь то, что мама, кажется, оправилась насколько возможно от страшного удара, какой был нанесен ей моим арестом, и что Светочка должна в апреле освободиться «подчистую». О своем я уже не заплачу, как писала Ахматова, но судьба этих двух страдающих (из-за меня, но не по моей вине) женщин – это главное бремя, которое с самого начала тяготит мое сознание, не очень-то приученное к таким «перегрузкам».
У вас уже началась весна, а у нас еще лишь еле угадывается. Морозы держатся между тридцатью и сорока. Все это продлится еще приблизительно месяц, а потом начнется колымская весна, и это (психологически) будет для нас самое трудное время. Об этом даже в песнях поется…
Дело мое находится сейчас в Москве и рассматривается зам. прокурора РСФСР. В ближайшие недели должен быть какой-то результат. Я думаю, что лишь теперь, начиная с этих московских ступеней, настает пора всерьез заняться моим делом («беспрецедентным», как я характеризую его в одной из своих жалоб), вынести протест и пересмотреть приговор. Сам я возлагаю более всего надежды на свое обращение в ЦК КПСС, очень подробное и насыщенное фактами, которое, я предполагаю, где-то около 1 апреля отправится, наконец, в Москву.
А все, что было до того (имею в виду хлопоты и беспокойства по моему делу), было уже ab ovo обречено на неудачу, особенно на ленинградском уровне.
Между прочим, здесь в колонии я гораздо больше, чем раньше, имею возможность знакомиться с нашей отечественной периодикой (за отсутствием иного, конечно). Регулярно просматриваю «Вопр. лит-ры» и «Вопр. философии», и «Книжное обозрение», и многое другое. Между прочим, встречается немало любопытного, причем в таких изданиях, как «Огонек» или журнал «Ровесник»… Историко-литературный уровень статей и публикаций, напечатанных в этих массовых многотиражных журналах, как правило, достаточно высокий. Я с удовольствием отметил для себя это явление и сделал некоторые выводы применительно к своей будущей научной и литературной деятельности.
