Гости ушли, и София помогала Силье, пока все не было приведено в порядок. Об этом ее попросила барышня Лаура, придя в кухню. София ушла лишь после того, как все поужинали и было убрано со стола. Силья пошла ее провожать, не видя к тому никаких препятствий и даже не спросившись, столь возбуждена она была дневными происшествиями. София хорошо понимала ее и любезно разрешила ей повиснуть на своей руке. Про себя же она решила предупредить Силью против такой горячности, как только представится мало-мальски подходящая возможность.
После этого вечера в жизни Сильи осталось одно-единственное стремление. Правда, она выполняла каждодневную работу тщательнее, чем раньше, и допоздна не ложилась спать, если могла приготовить что-нибудь с вечера на завтра. Барышне Лауре она прислуживала особо старательно и, находясь поблизости, наблюдала за ней долго и серьезно. Не проходило и нескольких минут, чтобы она не поглядывала на дорогу в Раухалу. Она могла быть почти уверена, что незамеченным ею никто не мог пройти из Раухалы в Кулмалу. Случалось, по этой дороге шел Армас, иногда один, иногда в обществе женщин. Иной раз он провожал барышню Лауру до ворот Рантоо и затем поворачивал обратно к себе. Но в тех отдельных случаях, когда он входил во двор, Силья испытывала отвращение к своей работе, которую она не могла отложить. И хотя потом, уже увидев, что молодой господин вернулся в свое жилье, она, покончив с делами по хозяйству, все же выходила прогуляться по деревенской дороге, но шла не в сторону Раухалы, а к Кулмале, куда, она видела, ходил ион.
Однажды все же случилось, что Силья пришла в Кулмалу по делу и вовсе не надеясь кое-кого там встретить. София как раз ставила чашки для кофе на поднос, покрытый белой чистой салфеткой. Это означало, что гость почетный, и София велела Силье идти в гостиную. «Там…» — сказала София многозначительно и открыла дверь, ведущую из кухни в гостиную. Силья уже вступала туда, полагая, что там какая-нибудь хозяйка хутора, но… В кресле-качалке сидел тот, имя которого она знала и который на сей раз прошел в Кулмалу не замеченным ею.
Силья увидела его перед собой, совсем близко, на губах ее уже начала было возникать улыбка — и вдруг Силья отступила обратно на кухню. У Софии возник хороший повод поиграть с ними обоими, и она велела молодому господину привести Силью в гостиную. Он встал с кресла и пошел сперва в тесную кухню, но, не обнаружив там девушку, заглянул в комнатку за кухней. Он и там никого не увидел, но затем услышал сдерживаемое дыхание, доносившееся из чулана, рядом с кухонной дверью, и когда он попытался открыть чуланную дверь, оказалось, что ее крепко держат изнутри. Ему все же не потребовалось прилагать больших усилий — дверь открылась, и девушка была так близко от него, как никогда до этого. София хлопотала в кухне и вроде бы понятия не имела об этой безмолвной игре. Молодой человек успел ощутить запах волос девушки, увидеть ее руки, плечи, грудь, бедра, ее взгляд — и во всем, что произошло, было проявлено как раз столько силы и сопротивления, что остатки древнего инстинкта в них обоих оказались как бы удовлетворены.
Силья и Армас встретились, нашли друг друга, и уже ничто, кроме смерти, не могло унести в небытие след и последствия этого коротенького мига.
Вскоре Силья была уже в комнатке за кухней — ей ведь надо было сказать Софии о том, ради чего она пришла, вернее, попросить Софию подменить ее на полдня, пока она сходит в село к портнихе… Но глаза ее все время сверкали, а в голосе прорывались радостные, звонкие нотки. Молодой господин остался в гостиной и вовсю играл там на пианино. Это явно была не какая-то настоящая пиеса, а просто инстинктивные, бурные аккорды. Силья сжала локоть Софии и поспешила прочь.
По меньшей мере в первое время после этого случая было бы напрасно говорить — особенно в отношении Сильи — о каких-либо попытках Сильи и Армаса встретиться.
И однако… До чего же красива обычная деревенская церковь воскресным утром в разгаре лета, когда небо тихо и безоблачно, а все растущие на земле злаки достигают наибольшей пышности именно перед тем, как человек наточит свои орудия, чтобы скосить их. В такое воскресенье в церковь приезжают группами даже те люди, которые в будни-то не слишком интересуются церковной жизнью. В белоснежной рубашке хозяин суетится у конюшни, кричит что-то батраку, который приводит лошадь и затем уходит и выкатывает одноколку из сарая, успев полюбоваться, какая она новенькая, чистая и блестящая. И начинает запрягать кобылу в лучшем возрасте; вскоре затянута супонь, накинуты гужи и вставлены клинушки, завязаны подхвостник и подпруга, надета узда и вожжи протянуты сквозь петли чересседельника — все это делается с жаром и привычно, так что хозяин в это время может выкрикивать свои распоряжения какому-нибудь другому работнику. Затем он бросает вожжи и спешит подгонять хозяйку, и уж идет хозяйка в шелковом платье и шляпе, держа в руках Псалтырь и зонтик, и она тоже кричит что-то скотнице, стоящей с безразличным видом где-то возле хлева, потом подходит к одноколке и поднимается в нее немного неуклюже и как бы не доверяя такой повозке, ибо в ней привык ездить только хозяин. Хозяин же энергично садится справа, и супружеская пара, ритмично покачиваясь, катит между полей, и собственных, и принадлежащих другим хозяевам, — уже по землям других деревень, опускаясь и поднимаясь по отлогим склонам. Приближаясь к развилке дорог, едущие видят сквозь все усиливающееся утреннее марево летнего зноя и поверх ровных ржаных полей, как приближается к дороге, ведущей к церкви, другая такая же выехавшая из дому супружеская пара. Они узнали и лошадь, и ее владельцев, но не окликают их, хотя по склону поднимаются буквально друг за другом. Уже видна и церковь там, на холме, возвышающаяся над крестьянскими полями. Все больше одноколок приближается туда, слышны церковные колокола…
А с другой стороны люди прибыли пароходом. Большинство составляют молодые дачники, которым взбрело в голову отправиться посмотреть на местную церковь и на прихожан. И хотя они прибыли пароходом, но возвращаться решили пешком — красивой песчаной дорогой, тянущейся по узкому берегу вдоль воды… Церковные колокола звучат теперь в другом, чем только что, ритме, это, пожалуй, пасторский колокол… Прихожане направляются к дверям, с погоста идут те, кто посещал могилы близких, они как бы в несколько ином положении. Батраки из ближайшей округи и за компанию с ними молодые парни перемещаются в толпе, они тоже заходят в церковь, хотя и ненадолго, и становятся там, откуда легче и быстрее можно будет выбраться наружу… А на лице захолустного сапожника с обвисшими усами, слывшего в округе образцовым человеком, который и этим летом много участвовал в разных массовых действиях, выражение полного безразличия. Он побывал на почте, ему надо заниматься делами своей организации.
Но розы цветут на ухоженных могилах, а солнце так припекает черный шелк на хозяйках, что щеки их раскраснелись, и они стараются надвинуть на лоб шелковые платки как можно ниже, насколько это прилично в данный момент.
Внутри церкви прохладнее, и воздух там как-то свежее, но утонченное обоняние может уловить, что и там слегка отдает присущим этому народу запахом, впитавшимся в стены церкви на протяжении многих поколений. И слышен лишь тихий шелест людских голосов, ведь летом не кашляют так много, как зимой. Лишь кое-где раздастся долгий старческий кашель, который не зависит ни от весны, ни от лета, а напоминает, что и здесь пламя жизни ослабевает, и это — потрескивание постепенно угасающего костра.
Затем начинает потихоньку гудеть орган, тянет какое-то время свой напев, пока не остановится, чтобы разразиться рокочущим утренним хоралом, к которому присоединятся и собравшиеся в церкви — молодые звонко и точно, по нотам, старые кое-как вдогонку за ними. Псалом за псалмом накатывается хорал, но вслед за последним псалмом орган не умолкает полностью, звучание его лишь на миг становится совсем тихим, словно бы ожидая, что души людей, собравшихся внизу, в церкви, вернут ему силу. Пастор уже в алтаре.
Церковь имеет в плане форму креста, лица сидящих — женщин слева, мужчин справа от главного прохода — обращены прямо к алтарю, в боковых приделах сидят к алтарю боком, лицом к середине церкви.
Служба в алтаре набрала ход, и атмосфера в церкви установилась. Какой-то явно не местный молодой господин рассматривает с мужской стороны, из бокового прохода собравшихся в церкви. Прямо перед ним — женщины, он видит их всех в профиль, а они с разным выражением лица следят за действиями пастора и отвечают ему словами литургии… Он разглядывает собравшихся женщин, и для этого ему не требуется вертеть головой и привлекать чье-то внимание, и разглядываемые этого не замечают, но одну он сразу увидел во время хорала и почувствовал в душе любовный трепет… Предвиденная случайность… У девушки на голове — простой белый летний платок, завязанный узлом на затылке так, что концы его свисают на плечи. Из-под края платка видны на лбу и висках уже знакомо поблескивающие коричневые локоны, черты лица чисты и нежны, розоватый ротик и изгиб верхней губы производят впечатление почти детскости.
