приемы, применяемые им в коммерции. У Вангелии был утомленный вид и пустой отсутствующий взгляд. Когда они выходили из машины, он накинул ей на плечи свой пиджак — дождь разошелся. С трудом довел он ее до кровати — по всему полу были разбросаны консервные банки. Она попросила его, если можно, не зажигать свет. Андонис, спотыкаясь, пробрался на цыпочках к двери и поспешно выскользнул наружу.
Так окончилась эта история.
Судья узнал, что Тодорос зачастил теперь в кофейню рядом с почтой. С невозмутимым лицом господин Харилаос прошел между столиками, внимательно посмотрел направо, налево и поднялся на второй этаж. Как только он увидел в глубине зала знакомую одутловатую физиономию, сердце его учащенно забилось, но ему удалось сохранить спокойствие и сделать вид, что он пришел в кофейню лишь ради чашки кофе. Он сел в стороне, спиной к Тодоросу, и развернул газету. Во всем теле он ощущал приятную усталость. Пока он в течение многих дней разыскивал этого человека, его не покидала уверенность, что он занят чрезвычайно важным делом. Теперь он отдыхал. Он ждал, пока Тодорос закончит беседу с какими-то двумя мужчинами. Толстяк нашелся, и это уже хорошо. Здесь спокойно, люди тихо беседуют, и потертые кожаные диванчики куда удобней, чем стулья в кофейне на площади Омония. И посетители здесь, главным образом, такие, которые упорно считают, что темп жизни за несколько последних десятилетий не изменился.
Господин Харилаос углубился в чтение газеты, но вдруг кто-то хлопнул его по спине.
— Что тебе, в конце концов, от меня надо? — прорычал Тодорос, приблизив к нему свое хмурое лицо.
— Вы сами знаете. Или, может, вы хотите, чтобы я повторил?
— Не надо, я уже слышал. Как ты опять разыскал меня?
— Это не так трудно… Разве я не имею права бывать там, где мне хочется? Я вам не мешаю…
— Ты что, извести меня решил?
— Добрый знак, — невозмутимо сказал господин Харилаос. — Раз вы волнуетесь, зная прекрасно, что не подвергаетесь никакой опасности, следовательно, мое присутствие оказывает определенное действие, вызывает у вас соответствующую реакцию.
— Как мне избавиться от тебя? — спросил Тодорос, садясь рядом.
— Не ждите, я вам не подскажу… Вы же сами подошли сейчас ко мне…
— Брось, старик. Когда ты перестанешь следить за мной?..
— За мной тоже следят… — ответил с неопределенной улыбкой господин Харилаос. — Это очень тягостно, я знаю, и именно поэтому я искал вас. Но за мной следят с подлыми намерениями. А я пришел сюда только ради вас, хочу помочь вам припомнить кое-что. У меня самые благие, честные намерения. Память, видите ли, дана исключительно человеку, это его особая привилегия; память помогает пробудить совесть.
— Опять за свое…
— Я верю, что во всех людях заложено нечто хорошее. Но у некоторых оно запрятано очень глубоко… Вот у вас, например. За свою судейскую практику я встречал много подобных случаев. Когда просыпалась совесть виновного, я считал, что он достоин некоторого снисхождения. И меня мучило, какой вынести приговор. К остальным я просто-напросто применял закон…
— Скажи, а ты всегда выносил справедливые приговоры?
— Вы спрашиваете меня, чтобы убедиться, что и я подчас поступал несправедливо? Как это ни курьезно, вас начал занимать подобный вопрос. Ну вот, наконец-то отмечается некоторый прогресс!..
— А в тюрьму ты многих спровадил?
— Раз вы непременно желаете знать, я вам отвечу: да. Для того чтобы жить, людям нужны законы, и я им следовал. Я верю в правосудие. А каким законам руководствовались вы?
— Ничего я не знаю, — сердито пробурчал Тодорос. — Я же говорил тебе, я начисто забыл историю с твоим сыном. Какие-то показания я давал… Но прошло столько лет… Ты считаешь, что голова у меня только этим и забита? Оставь меня, пожалуйста, в покое.
— Вы вспомните все, — строго сказал господин Харилаос.
Он поднес газету поближе к глазам и стал читать. Тодорос стоял рядом, словно врос в пол.
На исходе был уже третий день, а Статис все не появлялся. Двор вымыло дождем. «За мной еще не пришли». Ангелос свернулся клубком на полу, спрятав лицо в ладони. Но почему за ним должны прийти непременно в отсутствие Статиса? Одно не связано с другим. Он еще больше съежился. «Если никто не придет сюда, я умру голодный и заброшенный». Он перевернул вверх дном кувшин в надежде, что там найдется хоть несколько капель воды. Дождь усилился. Газеты, а следовательно, и события, о которых напечатано в них, были разложены по порядку в углу, на неприбитых досках. Подкоп он довел до середины. Во рту пересохло, в горле жгло, и он уже не в состоянии был даже лечь на кровать Статиса, прикрытую потертым одеялом. Когда наступит новый день? Неумолимо приближался критический час. «Аресты и расстрелы совершаются обычно на заре». Кто-то говорил ему, что время — это свойство света; нет, теперь, наверно, было наоборот — свет стал свойством времени. «Что бы ни было, я подошел к развязке совершенно неподготовленным. Почему я такой несчастливый? Вопрос по меньшей мере наивный. Я знаю прекрасно, почему я несчастлив, хотя со мной сейчас, пожалуй, еще не случилось несчастья…» Во время оккупации у него был друг Костас — высокий, стройный светловолосый юноша; он писал тайком стихи. Однажды Костас сказал: «Моей ноги не будет больше на факультете, пока не протрубят мир». Он роздал свои книги друзьям и исчез. Через несколько месяцев его арестовали и приговорили к расстрелу. Позже кто-то рассказывал, что Костаса вместе с товарищами бросили в грузовик и повезли на расстрел. Смертники пели, проезжая по центральным улицам Афин. Часовые приказали им замолчать. Но Костас продолжал петь, и его закололи штыком… «Какое отношение имеет песня Костаса к отсутствию Статиса?»
Дождевые тучи приходят вместе с сумерками. Помнишь, как ты пробирался по густому лесу, от дерева к дереву? Ты с трудом держался на ногах, мучительно боролся со сном, и все тело у тебя разламывалось от усталости.
На дне кармана Ангелос нашел истлевшую, желтую, как сухой лист, вырезку из газеты с приговором. Он не стал ее разворачивать и сунул обратно. В другом кармане у него лежало долото. Оно больше не было нужно ему.
Он решил написать письма, одно Измини, другое отцу. Но ему было стыдно опять обращаться к ним за помощью, они слишком многого ждали от него. «В трудную минуту он вспоминает обо мне», — скажет Измини и разорвет письмо. А отец скажет: «Я советовал тебе хорошенько думать, прежде чем принимать какое-либо решение. Сейчас…» Ангелос попытался связать хоть несколько слов, но не смог.
