поморщился. Спускаться в общую залу совсем не хотелось. Тем не менее,
завтрак нам бы не помешал.
— Пойду принесу что-нибудь поесть, — сказал я, одевшись.
Вопреки моим ожиданиям, даже выйдя на лестницу, никакого особого
шума я не услышал. Доносились чьи-то шаги и звуки разговора, но не на
повышенных тонах. Как видно, в условиях обострения военной ситуации
выселяемые уже не пытались протестовать — а может быть, их уже успели
выставить вон. Я спустился на несколько ступенек и вдруг замер,
прислушиваясь к разговору — ибо услышал фамилию, которую предпочел бы не
слышать.
— Молодой Гринард? Здесь? — мягко рокотал густой бас,
принадлежавший, судя по всему, человеку уже не первой молодости. -
Отличная новость, сударь, просто отличная. Я рад, что мальчик не успел
на эту бойню. Такой удар был бы для старины Вильхельма — он ведь уже
потерял старшего сына три года назад, вы, возможно, знаете… Нет? Ну,
по крайней мере, тогда это был честный бой, а не бездарная мясорубка,
как сейчас… В каком номере он остановился?
— Ммм… не знаю точно, где-то на втором этаже, — ответил второй
голос; это был Контрени. — Но они, возможно, еще спят…
— Они?
— Ну да, с ним девочка…
— Ха-ха! — довольно рассмеялся бас. — А мальчишка-то времени даром
не теряет! Вот и мы с его отцом, помнится, в эти годы…
— Да нет же, господин барон, вы не так поняли! Это — его
племянница!
— Пле-мянница?
Я уже бежал вверх по лестнице, стараясь не скрипнуть ни единой
ступенькой. Через несколько мгновений я распахнул дверь нашей комнаты.
— Эвьет, уходим, быстро!
Взглянув на мое лицо, Эвелина сразу поняла, что сейчас надо
действовать, а вопросы можно будет задать потом. Мы подхватили свои
пожитки (у Эвьет из таковых имелся лишь арбалет со стрелами) и выскочили
из номера. Я закрыл дверь и, ухватив девочку за руку, побежал к лестнице
в противоположном конце коридора. Как хорошо, что их в этом здании две!
Мы бегом спустились вниз; я сделал Эвьет знак остановиться и,
пригнувшись, осторожно выглянул из-за косяка. Чисто; Контрени и его
собеседник в эту минуту, очевидно, поднимались по лестнице с другой
стороны. Еще одна перебежка к уличной двери… в этот момент из
трапезной залы вышел какой-то незнакомый мне тип при мече, возможно,
тоже из новоприбывших, и мы в него едва не врезались. "Прошу прощения,
сударь", — торопливо пробормотал я, пока он не вздумал затеять ссору. Он
тупо уставился на нас недоуменным взглядом, но мы уже проскользнули мимо
него и мгновение спустя были на улице.
Добраться до конюшни нам никто не помешал. Торопливо седлая
Верного, я подумал, что надо бы оставить хозяину плату, но в номере у
меня не было на это времени, а если положить монету здесь, ее все равно
приберет конюх. Ладно. Бизнес в условиях гражданской войны
подразумевает, знаете ли, некоторые издержки.
— Ну а теперь ты расскажешь мне, что случилось? — потребовала
Эвьет, едва мы отъехали от гостиницы.
— Один из прибывших рыцарей хорошо знает семью Гринардов. И он как
раз собирался нанести нам визит. Кстати, похоже, никакой племянницы у
младшего Гринарда нет.
— Ясно, — констатировала Эвелина. — Как быстро поднимется тревога?
— Коль скоро мы избежали личной встречи, небольшой запас времени у
нас есть. Он не знает, в каком мы номере. Но, судя по его настрою,
собирается стучаться и заглядывать во все. Конечно, ему не везде
откроют. Но он будет распрашивать Контрени о подробностях и узнает не
только про "племянницу", но и про имя, и про возраст…
— И что ты намерен делать?
— Немедленно покинуть город, разумеется.
Эвелина долго молчала. Затем спокойно произнесла:
— Ты прав, Дольф. Оставаться слишком опасно.
Мы направились к южным воротам — я помнил, что участок обороны, за
который отвечает Контрени, находится на востоке, и, хотя мы и имели фору
по времени, не хотел никаких неожиданных встреч в случае непредвиденной
задержки. Народу на улицах прибавилось, особенно ближе к окраинам;
впрочем, военные и стражники в доспехах по-прежнему попадались крайне
редко. Я обратил внимание на булочника, который, на пару со своим
подручным, вооружась несвойственными их ремеслу молотками и гвоздями,
укреплял железными полосами дверь и окна своего заведения. Понятное
дело: с каждым днем осады цены на продовольствие будут расти, и настанет
момент, когда обозленные и голодные беженцы, в основном — небогатые
селяне, попытаются силой взять то, за что не смогут заплатить. В
распоряжении магистрата, конечно, есть собственные стратегические запасы
муки, меда и некоторых других продуктов, выдерживающих длительное
хранение, но их обычно пускают в ход в самую последнюю очередь, когда
погромы уже идут. В этом случае и голодающие, и лавочники склонны
воспринимать городские власти, как своих спасителей.
Мы проехали через рыночную площадь, с трудом протиснувшись по ее
краю. Никакой торговли здесь уже не было, да и не могло быть — те, кто
еще вчера приезжали сюда в качестве продавцов, теперь, вкупе со своими
односельчанами, обосновались здесь в качестве беженцев. Вся площадь
превратилась в сплошной табор, заставленный телегами, возками, кибитками
и даже двуколками на больших сплошных колесах. Животных почти не было -
видимо, городские власти все же отыскали, куда их загнать (с весьма
вероятной перспективой последующего забития на мясо, если ситуация с
продовольствием обострится), но для людей, не способных заплатить
золотом, свободных жилищ в Лемьеже не нашлось, и вся эта масса крестьян
теперь жила, спала и отправляла естественные надобности прямо тут, на
площади. Характерный запашок уже чувствовался. Какая-то крестьянская
девка попыталась ухватить Верного за уздцы, требуя милостыни, а когда я
гаркнул: "С дороги!", поспешным движением распахнула вырез заранее
расшнурованного платья и, ничуть не смущаясь ни окружающей публикой, ни
девочкой за моей спиной, вытащила напоказ отвислую бледно-желтую грудь с
огромным, с днище кружки, коричневым соском. Я замахнулся на нее кулаком
с твердым намерением ударить, если она не отцепится. Но на сей раз она
проявила понятливость и поспешно юркнула в сторону, чтобы несколько
мгновений спустя проорать что-то похабно-ругательное мне вслед. Еще
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
