эти церковные службы… Меня клонило ко сну. Закончив писать, я пододвинул к себе свою Библию. Сценарий на завтра был, как обычно, заложен закладкой. Опять только две строчки:
Кажется, будто вы покорились ударам судьбы. Но, может быть, вы всех водите за нос?
И всё.
М-да. «Удары судьбы»? Это небось про Онуфричевых «экзекуторов»?.. Ну ничего. Встретим удары достойно. По-гладиаторски.
Передо мной лежала раскрытая Библия. Чтобы скоротать время, я решил прочитать какую-нибудь из притч, которые вы посоветовали после нашего спора про пауков в банке. Ваш список тоже был вложен в Библию, недалеко от закладки:
– «О добром самарянине» (Лк. 10:25–37);
– «О немилосердном должнике» (Мф. 18:23–35);
– «О верном слуге» (Лк. 12:35–48);
– «О десяти девах» (Мф. 25:1–13);
– «О блудном сыне» (Лк. 15:11–24)…
Минуту я колебался: про должника (раньше была очень актуальная для меня тема) – или всё же про дев. Выбрал дев. Евангелие от Матфея, глава двадцать пять…
«Тогда подобно будетъ царствiе небесное десяти дѣвамъ, которыя, взявъ свѣтильники свои, вышли навстрѣчу жениху. Пять изъ нихъ было мудрыхъ, и пять глупыхъ. Сiи глупыя, взявши свѣтильники свои, не взяли съ собою масла. Мудрыя же взяли масла в сосудахъ со свѣтильниками своими. И какъ женихъ замедлилъ, то задремали всѣ и уснули. Но въ полночь раздался кликъ: се, женихъ грядетъ, выходите навстрѣчу ему. Тогда встали всѣ дѣвы тѣ и приготовили свѣтильники свои. Глупыя же мудрымъ сказали: дайте нам масла вашего, потому что свѣтильники наши гаснутъ. Мудрыя отвѣтствовали, говоря: чтобы не случилось недостатка у насъ и у васъ, подите лучше к продающимъ и купите себѣ. Когда же пошли онѣ покупать, пришелъ женихъ, и готовыя вошли с нимъ на бракъ, и двери затворились. Послѣ приходятъ и прочiя девы, и говорятъ: господи! господи! отвори намъ. Онъ же сказалъ въ отвѣтъ: истинно говорю вамъ, не знаю васъ. Итакъ, бдите, потому что не знаете ни дня, ни часа, въ который прiидетъ Сынъ Человѣческiй».
Дождь за окнами продолжал равномерно шуметь. Лампадки домашнего иконостаса и свечи в подсвечниках то горели ровно, то кланялись. Я почти ничего из прочитанного не понял. Почему царство подобно девам? Всем десяти, и умным, и глупым? То есть царство подобно глупым девам? Почему жених один, а дев десять? Гарем, как у Шаха-Даши́? Почему мудрые такие нелюди, с глупыми не поделились? Почему такой жестокий жених, не пустил? И т. д.
Про масло я раньше, наверно, тоже не сразу понял бы, – а теперь знаю, видел своими глазами: бывало, Дуняша вовремя не подольёт в лампадку, огонёк вянет, слабеет – и в какой-то момент исчезает совсем…
То ли я уже наполовину дремал, то ли шуршание незаметно загипнотизировало меня, – но эта коротенькая сказка о потерянном времени оставила какое-то мглистое, тягостное и тревожное чувство, не то горечь, не то досаду: как будто я виноват в чём-то или что-то забыл, не успел… Будто меня самого не пустили куда-то… Я вернулся домой, а передо мной закрытые двери – но не моя обычная дверь в квартиру, обитая дерматином с заклёпками, а целые городские ворота, как в детском кино про Багдад, про волшебную лампу: окованные железом, с большими гвоздями или заклёпками, закрываются с грохотом, створки сомкнулись, задвижки грубые лязгнули. И стучи не стучи…
Глаза уже были тяжёлые, влажные, в них плыли радужные размывы, шуршала-стучала багдадская колотушка… Вдруг свечки вздрогнули: дверь распахнулась, вбежала Варька в насквозь мокром плаще.
4
Я заморгал, просыпаясь, глотнул, растопырил глаза пошире, стал боком отталкиваться от столешницы, чтобы не разговаривать с ней через стол. А Варька метнулась ко мне – и с разбегу бросилась на колени, даже проехалась по паркету, как танцоры-грузины пляшут лезгинку. Ничего себе, подумал я. Я бы так сделал – точно порвал бы мениск. Интересно, у неё есть на коленках защита? Или тоненький плащик – и всё?
– Алексей Кириллович! – жалобно вскрикнула Варька. – Пожалуйста, отпустите меня с Иваном!
– Что ж… – начал я непроснувшимся голосом. Остановился, откашлялся посолидней.
Варька была без чепца, волосы мокрые, словно она попала под дождь, распались жидкими прядками. Сквозь волосики беззащитно, по-детски торчали уши.
– Ты любишь его?
– Да, конечно! – Легко, без паузы. – Он на мне женится. Мы поедем в карете! Мы только спорим куда. Он хочет в Милан какой-то, чтобы я поступила в лас… Лас-ку…
– «Ла Скала»?
– Вот-вот! А я нет – я в Париж хочу!
– Да ведь ты, верно, дальше Николо-Урюпина сроду не выезжала?
– Про Париж всем известно, а про этот глупый Милан я и не слышала никогда, и не знаю я никакого Милану!..
Ишь ты, подумал я, напоследок девочка разыгралась. Даже неохота было её отпускать – то ли мне самому, то ли моему персонажу… спросонья не разберёшь.
– Хм, гм… ну, это уладится, думаю. Да точно ли ты хочешь за него замуж?
– Ах, он весёлый, всегда насмешит! И уж так любит смотреть, как я танцую! «Талант, талант! Несомненный талант! Ты положительно будешь иметь успех»… Только я не всё понимаю, что он говорит. «Фулюс пупулюс блюмбум», – Варька передразнила Онуфричеву латынь.
Ведь неплохая же? Даже хорошая! (Я будто уговаривал кого-то.) И глазки какие живые…
– Погоди, Варя. Всё это прекрасно, но не о том…
В наушнике у меня мыкнуло, как если бы кондуктор хотел что-то сказать, но решил дождаться конца моей реплики. А я сам не знал, чем закончу, шёл по наитию:
– Ты всё о нём говоришь. А сама – что ты чувствуешь? Ты уверена, что его любишь?
Только договорив, я подумал: зачем я это спрашиваю в третий раз? Чего добиваюсь? Судя по Варькиному взгляду, она подумала то же самое.
– Он… он мне по сердцу. Мне покойно. И… и я верю, что это судьба. Мне хорошо… Я спокойна, – повторила она, затравленно на меня глядя и явно не зная, что делать дальше.
– Заканчивайте, – сказал кондуктор.
– Тогда, – я развёл руками, – постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моих силах.
– Ах, Алексей Кириллович! – воскликнула Варька с большим облегчением. – Как я вам благодарна!
– За что?
– Вы всегда были ко мне так добры! Я так люблю вас… всех вас, уж так благодарна, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
– Бог даст, всё будет хорошо. Человек он отличный, – выдавил я, испытывая абсурдную зависть к Онуфричу. – Что ж, прощай?
Варька одним движением взмыла с пола, словно её поднял порыв ветра, или волна, или другая внешняя сила – и бросилась мне на шею. Стиснула, обняла, что было мочи прижалась.
Я изумился, какая силища в этих тоненьких косточках и сухожилиях.
