она возникла из темноты,
как робко выглянула из-за крыла тёмных волос. Она именно Смугляна, а не Смуглянка. В Смугляне
есть что-то от постоянного смущения, от опущенных глаз, от тайны и скрытности. Такая она,
кажется, и есть.
114
– Я тоже буду звать тебя Смугляной, – говорит Роман.
– Хорошо, – соглашается она, больше всего радуясь слову «буду». – Ты полежи ещё, –
предлагает Нина-Смугляна, тягуче, как на медленной плёнке, облачаясь в халатик, – я схожу в
душ. Тут недалеко по этажу.
Чувствуя его ироничный, но откровенно нагловатый взгляд, она робко и скованно, как японка в
кимоно, подходит к двери, и, уже взявшись обеими руками за ручку и ключ, оглядывается. На её
лице, оказывается, есть улыбка, но оттого, что очки остались на тумбочке, улыбка выходит какой-
то недостигающей, направленной, может быть, лишь в середину расстояния между ними. Да и
само выражение лица какое-то странное: она улыбается, растягивая губы, намеренно не открывая
рта. И от этой её зажатой улыбки, от скромного халатика с какими-то коричневыми разводами
Романа вдруг оглоушивает таким презрением и к себе, и к ней, и ко всей этой ситуации, что просто
вздохнуть нельзя. И эта «горнистка», скромница, Смугляна ещё совсем недавно взяла и податливо
подвинулась на кровати, когда он прилёг. И не в чувствах тут дело, как показалось ему вначале, а
просто она, по выражению мужиков, слаба на передок. И всё. Эта Смугляна относится к категории
тех робких пластилиновых женщин-игрушек, которых нужно просто брать, у которых даже
сопротивление и то помогающее податливо. Да ведь на этой постели мог оказаться кто угодно, а
вовсе не какой-то особенный мужчина, каким он едва не возомнил себя. «Хотя чего это я, можно
сказать, привередничаю-то? – обрывает себя Роман. – Я что, жениться собрался? Да не к таким ли
лёгким и доступным я и сбежал?»
Минут через двадцать Нина так же робко возвращается. Роман, уже одетый, расчесывается
большой женской расческой, найденной на тумбочке.
– А ты в душ не хочешь? – робко спрашивает Смугляна.
Роман невольно улыбается. Всё-таки странно всё это… Почему так просто, почти по-семейному
может она спрашивать его о душе? «Впрочем, стоп, стоп, опять рулю не туда».
– Нет, не хочу.
– А кофе всё-таки выпьешь?
– Можно…
Нина открывает свою тумбочку, копается в банках и коробках.
– Кофе нет, – сообщает она, – заварим чай?
– Хорошо.
Снова шебаршит в тумбочке. Заглядывает в тумбочку подруги.
– Чая тоже нет.
– А что есть?
– Кисель и полбулки хлеба. Может, в буфет сходить?
– Сходи, если хочешь, но мне и киселя хватит.
– Тогда и мне тоже.
Смугляна кипятит воду в алюминиевом чайнике, заваривает кисель, который получается
немощным и бледным, с крупными скользкими кусками. Этот неловкий кисель и полбулки хлеба
становятся потом и ужином. Роман, слыша недовольное урчание желудка, невольно вспоминает
домашние ужины. Вот так выгадал – смех один!
Утреннее расставание на следующий день оказывается вдруг непростым – откуда ни возьмись
появляются неловкость и грусть. Как могли связать двух случайных людей эти, какие-то считанные
часы? Может быть, из-за предельной откровенности общения (конечно, не во всём) каждый их час
шёл за десять? Нина отправляется в читальный зал, Роману нужно в первую смену на завод.
– Что ты сегодня будешь делать после работы? – нерешительно спрашивает она.
Казалось бы, такой обыденный вопрос, а ведь день-то сегодня будет непростой. И дела совсем
не просты.
– Не знаю ещё, не решил, – неохотно отвечает Роман, – квартиру, наверное, искать. А может
быть, вообще заявление подам да уеду куда-нибудь… Чего мне теперь прозябать в этом городе…
Хорошо бы куда-нибудь на Крайний Север – там места много. Есть где развернуться…
– А я? – спрашивает вдруг Смугляна, своевольно устанавливая себя на какое-то значительное
место в его жизни.
– Ты? – удивляется Роман, взглянув на неё, как на новость. – А ты продолжишь обучение в
педагогическом институте на своём географическом факультете.
И это объяснение без всяких сомнений разводит их по сторонам. Только ощущение
незавершённости снова есть. Некоторое время они молча стоят на улице, не зная, как разойтись.
– Мы что же, больше не увидимся? – обиженно и смущённо спрашивает Смугляна.
– Конечно. А что, разве нужно ещё?
Она насуплено, как ребёнок, смотрит вниз, и эта её обида вдруг заставляет Романа снова
усомниться: не насочинял ли он про неё и в самом деле лишнего? Может быть, она потому и
решилась на близость, что сразу всей душой почувствовала его и приникла? Но опять же, стоп,
стоп – ему-то что до того? Или он должен с каждой женщиной во все эти тонкости вникать? Его
курс должен быть прямой, без лишних изгибов. Разве он что-то ей обещал? Жалко её, конечно.
115
Или всё же согласиться на ещё одну, «утешительную» встречу? Чтобы хоть как-то загладить перед
ней свою непонятную вину. Тем более что на следующий подвиг у него вот так сразу и сил не
хватит. Неплохо бы, кстати, и сфотографировать её для продолжения коллекции. Интересно, кем
она могла бы стать в его карточной колоде? Пожалуй, девяткой крестей. На десятку, а тем более
на даму, не тянет. Коллекция осталась дома в той же коробке с фотопринадлежностями, но,
собирая его вчера, жена забросила в чемодан и фотоаппарат. Надо сегодня же сходить за
чемоданом и как-то незаметно прихватить коллекцию. Мало ли какие фокусы может выкинуть
Ирэн…
– Ну ладно, – тихо соглашается Роман, – встретимся вечером. Попозже только. У меня сегодня
куча дел…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Ласковый капкан
Зная по слухам, что найти квартиру в городе не так-то легко, Роман, не тратя времени на
изучение объявлений, действует проще. Сойдя после работы на своей остановке, он принимается
обходить ближайшие дворы (правда, с другой стороны улицы) и спрашивать о квартире бабушек на
скамейках.
Эмоций сегодня никаких – всё, как на автопилоте. На заводе, в обеденный перерыв, ему
удалось несколько минут вздремнуть, положив руки на обитый жестью верстак. Подремывая под
артиллерийские доминошные удары, он вспомнил Смугляну и лишь устало, искушённо усмехнулся:
будь он сейчас наивен, как раньше, то, поддавшись на сладкие речи, наверное, быстро привязался
бы к этой смазливенькой девочке. Но уж теперь-то его, стреляного воробья, на мякине не
проведёшь.
В шестом или седьмом дворе старушки, перемолвившись между собой и усмехнувшись чему-то,
направляют его в квартиру на четвёртом этаже дома, перед которым они сидят. Звонок на двери с
подозрительной цифрой тринадцать не работает. Роман стучит костяшками пальцев, и дверь тут
же, кажется, уже от прикосновения к ней, медленно, с тонким писком открывается. В щели
показывается маленькая, как мышка, старушонка в
