До чего же чудесно просыпаться так, просыпаться в жизнь и всяческое цветение, которое дает жизнь, просыпаться, когда другие спят, когда всю жизнь до этого она как бы спала — даже бодрствуя.
Немного вздремнув, Силья приободрилась, как и той, первой ночью, которую нынешняя сильно напоминала. И она так же встала с постели и пошла к окну. Но теперь солнце уже всходило, и опять можно было подумать: «Вчера». Однако на сей раз это «вчера» действовало успокаивающе. Раннее утро, когда пробудились лишь птицы да пронизанный солнцем воздух, сообщало, что начался новый день, будничный, хотя и солнечный — по крайней мере сначала.
Девушка вернулась обратно в постель. Она увидела на подушке цветок, который немного привял, а утренний свет придавал ему желтоватый оттенок. Девушка взяла цветок, немного укоротила его стебель и заложила цветок между страницами какой-то книги. И к ней пришел сон.
_____________
Так прошло начало лета. Наступил период, когда ночи почти не было, а казалось, будто небеса на миг переводят дух при переходе от вечера одного дня к утру следующего. Молодые счастливые люди обходились почти без сна, им достаточно было лишь вздремнуть ненадолго, да и еды им много не требовалось. Для многих молодых людей — да и для людей в возрасте — это было последнее прекрасное лето. Всегда ведь есть кто-то, кто живет последнее лето, но с нынешним летом дело обстояло еще необычнее. И это предчувствовали все.
Затем прошел и Иванов день. Но человеческая память стремилась представлять ночи все еще столь же светлыми, и кто-то, сидя у окна, мог, не зажигая лампы, читать полученное вечером письмо, хотя шел уже двенадцатый час ночи. И можно было даже взять письменные принадлежности и приняться сочинять ответ, ибо для такого дела еще достаточно светло, хотя уже почти июль. И светлая ночь была все еще столь многоречива, что дальше начала пишущая не продвинулась. «Пишу тебе великолепной летней ночью…» — и тут пишущая принялась вспоминать далекого друга, представляя себя как раз нынешней ночью гуляющей с ним где-то там, далеко… а тут уж на юго-востоке зарозовел зарождающийся день. Юная барышня приехала сюда на лето, отдыхать, она надеялась получить здесь больше развлечений и этими надеждами обманула своего друга, поскольку надежды не сбылись. И теперь она попыталась написать другу красивый ответ на его письмо. Но тоска помешала ей. Наступало розовое утро, драгоценный день короткого лета и юности, а ночь уже прошла.
Неделю спустя она опять получает письмо, и когда начинает читать его, ее удивляют подкравшиеся сумерки, так что на сей раз нечего и думать о том, чтобы тут же приняться за писание ответа. Листва на деревьях потемнела вместе с ночам и, вокруг старого дома летает летучая мышь.
В окрестностях Рантоо лето было тихим и спокойным, да и из центра волости приходили уже более добрые вести. На полях мелких хозяйств, где работали старые знакомые, сенокос шел ладно. Хозяин пытался держаться веселее обычного, чтобы этим отвлечь мысли — и свои и других — от удручающей действительности.
Лето было в разгаре, рожь светлела, на солнечной стороне холмов уже появились суслоны. Урожай был обеспечен, а это тем летом было немалым делом. Возникало ощущение надежности, и становилось как бы теплее, когда серп с шелестом срезал спелые колосья… Кое-где молодые жнецы, в глазах которых горела та таинственная, пробужденная смутным временем страсть, еще отказывались жать даже минуту сверх договоренного времени, хотя за четверть часа можно было бы полностью закончить уборку ржи в хозяйстве. Но на большинство жнецов такое поведение производило мерзкое впечатление — в столь прекрасный вечер жатвы на старинном поле…
Кухня в Кулмале была маленькой и находилась в северной стороне дома, поэтому у Софии там горела лампа, когда она в воскресенье вечером во время жатвы варила кофе и вообще готовила. На ее; поле шла веселая жатва-толока. Девушки из тех, кто знаком с Софией получше, время от времени забегали перемолвиться с нею, они, мол, беспокоятся, будет ли музыкант и все такое. Кто-то отправляется на велосипеде выяснить это… В кухне тесно, большой кофейник на плите почти в темноте, но София умудряется так внимательно следить за ним, что, когда он закипает, ни капли не убегает через край, только запах распространяется по кухне, впервые за лето освещенной лампой. Знакомая девушка помогает уже накрывать на стол, берет чашки с известной ей полки… Окно открыто, с дороги слышны голоса все новых направляющихся сюда людей, слышно, что и профессор идет сюда. София выглядывает в окно и видит своего двоюродного братца, бодро шагающего рядом с молодым господином из Раухалы. У старины Матти на голове какая-то странная, красная, похожая на чепец штуковина. «А это еще что за турок?» — спрашивает профессора София, встретив его на крыльце. «Есть там еще что жать?» — спрашивает профессор в ответ и направляется в сторону поля, где голоса жатвы сливаются в единую знакомую мелодию толоки в воскресный вечер.
Серпа у профессора не было, но когда кто-то из молодежи засомневался в умении профессора жать, тот выхватил серп из рук ближайшего жнеца и, пыхтя от усердия, принялся за работу ловко и привычно. И оставил позади себя ладный сноп, а вскоре и другой; участники толоки стали смотреть, как он жнет, и тогда он прекратил работу. Старый торпарь, сверстник профессора, сказал, словно бы обращаясь к другим: «С этим человеком мы, бывало, вкалывали и по целым дням — небось профессор еще помнит — на полях Хиллу, тогда, в далеком прошлом, когда он был еще молодым магистром». Конечно, помнит, — и молодой жнец получил свой серп обратно.
— Неужто и ты что-то умеешь? — крикнул профессор молодому господину, который весьма ловко вязал снопы и привычными движениями ставил их на середину надела, где возникал суслон. Это выглядело настоящим чудом, он ведь был горожанин господского происхождения. «И когда это Силья успела тут появиться?» — спросил профессор, увидав девушку, бросившую связанный ею сноп к ногам хозяина, который всерьез сам взялся вязать снопы, заметив, что на это дело никого не определили. В ответ девушка улыбнулась одними глазами. Настроение было возвышенное и счастливое. Кто-то, прервав работу, смотрел в сторону ворот Кулмалы, куда уже входил Ээмили Куккола с гармонью. Вдалеке на дороге показалась профессорская дочь Лаура с девушкой-дачницей из Раухалы. София спустилась со двора на край поля, очевидно, позвать жнецов пить кофе. Некоторые и пошли, но другие остались, работа-то и так близилась к концу. «Не уходите сейчас, пока выпьете кофе и вернетесь, темнеть начнет». Но на крыльце избы кто-то уже перебирал лады гармони, и эти обрывки музыкальных фраз волновали молодежь так, что некоторые были не в состоянии продолжать работу. Под конец София в одиночку подбирала на поле упавшие колосья и поправляла покосившиеся суслоны. Наверху, в избе и на крыльце пили кофе и журчала беседа. Уже и гармонь все чаще начинала звучать во весь голос. Возвращаясь в избу, вдова-хозяйка слышала общий гул разговора в сменяющемся ритме вальса. Она еще обернулась и посмотрела на поле в сгущающихся сумерках, туда, где словно по мановению руки появились ряды суслонов, тихонько вздохнула и затем присоединилась к веселью.
Все двери были открыты, самые стеснительные парни, которые не танцевали, стояли, приплясывая, в сенях, в темноте, София сказала им несколько фраз, чтобы подбодрить. В заднем конце комнаты на лапке сидели профессор и хозяин соседнего хутора, тоже явившийся в Кулмалу. Молодой господин из Раухалы танцевал с профессорской Лаурой, и София остановилась посмотреть на их танец — есть ли между ними что-то, о чем потихоньку шушукаются. Если так, то это вполне могло быть решенным делом, ибо София не заметила, чтобы они вели между собой разговоры или обменивались взглядами. Но вот молодой господин пригласил Силью… Действительно, до чего же хороша эта Силья, особенно при таком освещении, ее глаза кажутся чудесными.
И вправду, чудесным был взгляд ее глаз нынешним вечером. Силья как-то и сама чувствовала это, ведь был лучший праздник жатвы в ее жизни. Не было сомнений ни в чем, она опять чувствовала это по рукам, которые обняли ее и, кружа, как бы узнавали ее талию и спину… Только что этот парень вязал снопы ржи, и остья впились в его пиджак на груди, а от тела его исходил едва уловимый мужской запах. Они хорошо подходили друг другу для танца, там, где было потемнее и потеснее, они, естественно, прижимались друг к другу, и тогда ощущались бугорки грудей, они оба чувствовали их… В музыке наступил перерыв, и было пристойно все еще в обнимку, как во время танца, направиться к двери и выйти во двор.
Красноватая полная луна будто выглянула из-за укрытия, откуда она озорно следила за кем-то. Сперва, только появившись, она была огромной, но, поднимаясь выше, светлела и становилась меньше. Лунному свету придавала неповторимый оттенок темная зелень земли, теплая погода располагала к сближению. Силья Салмелус глядела на все своими темными глазами, лунный свет падал на ресницы и отражался огоньками в зрачках… Принесено было деревенское пиво, люди оживились, каждый замечал лишь своего собеседника. Парочкам было легко исчезать и вновь появляться. К тому же в танцах наступил перерыв, музыкант ушел выпить кофе или пива. Затем он снова взял гармонь и заиграл очень красивый вальс.
