он научился еще раньше в других расчетах. Пушка заметно прибавила огня. Лейтенант вел дуэльную стрельбу с подбитым танком. Танк, потеряв ход, оставался с исправной пушкой и пулеметом. Теперь — кто кого!
На нейтральном пустырьке, между танком и орудием догорал вездеход. Космы дыма то вздымались, то пластались по земле, мешая противникам видеть друг друга и вести точный огонь. О перемене огневой позиции Лампасов не мог и думать. Он по-невзоровски злился и видел лишь один выход: добить танк, чтоб замолчала его пушка и пулемет, подогнать коней и сняться с этого адского места, уйти на батарею, где шел главный бой.
Из-под луга тихо и валко накатывалась непроглядная завеса дыма — где-то в сухом русле реки горели бензовозы. Лампасов спешил, боясь, что завеса наглухо скроет от него танк. Тревожило его и другое: был и ушел из-под панорамы второй бронетранспортер. Куда он ушел? В обход ли, к своим ли горящим заправщикам? Лейтенант изредка поглядывал назад и по сторонам, чтоб не попасть в ловушку. Ветер предательски тянул в лоб, увлекая за собой дымовую завесу.
— Все! — с горечью выдыхнул Лампасов, успев дважды выстрелить по танку. Попал или нет, он уже не мог знать. Дым, накрыв танк, черным валом попер на орудие. Под прикрытием дымовой завесы противник мог сосредоточиться и вновь пойти на прорыв. Какими силами пойдет — сейчас никто не мог сказать точно.
В отличие от Невзорова, Лампасов не любил да и не умел рисковать. Теперь у него оставалось всего три снаряда — на последний случай, два раненых огневика из расчета, кони и смертельно покореженная пушка. Он послал Никитку за лошадьми. Сержант Шильников, ездовой Соломин и сам Лампасов стали готовить орудие в походное положение. Решено уйти на батарею.
— Кони не послухаются мальца, товарищ лейтенант, — запоздало сокрушался ездовой, — они у меня норовистые.
— Беги тогда сам, — озлился Лампасов, хотя видел, что солдат уже не мог стоять на ногах.
Соломин поднял древко орудийного банника, приладил костылем под мышкой и собрался идти за конями.
— Куда?! — заорал лейтенант.
Сержант Шильников, собравшись с силами, пошатываясь, поплелся к лесу, куда убежал Никитка.
— А ты куда? Вернись! — вконец вышел из себя Лампасов. Сержант в первый раз ослушался командира, он даже не обернулся.
* * *
Кони обрадованно заржали, завидев живого человека. Они послушно поддались Никитке, и скоро он вывел из лесу четверку тягачей и коня взводного Лампасова. Взобрался на выносного рыжего мерина и погнал к орудию. Стрельбы не было, и кони шли смелым ходом. Но вот в недальнем далеке, где было орудие Шильникова, показался дым. С того места он повиделся аспидно-черным испаханным полем. Лошади запрядали ушами, заноровились. Их на такое поле не заманишь. Они лучше Никитки различали, где удушливая гарь, а где нива. Ни рабская маета на крестьянских полях, ни метельный посвист пуль, ни снарядные разрывы над головами так не пугали коней, как мог смертельно ошеломить их обыкновенный дым фронтовых пожарищ.
Никитка, чуть не плача, колотил сапогами по ребрам Рыжего, соскакивал наземь, тянул изо всех сил за поводья, умолял:
— Миленький, Рыженький, ну чуток еще. Мы успеем... Успеем... Лейтенант ругаться будет...
Будто поняв мольбу, кони временами взрывались и мчали вперед, чуть не волоча за собой по земле заплаканного солдатика. И так, рывками, слушаясь и артачась, кони помаленьку продвигались навстречу дыму, к своей пушке. Совсем неожиданно, пятясь задом и подтягивая на себя упрямых коней, Никитка споткнулся на сержанта Шильникова, ничком и бездыханно лежащего на снегу — он так и не дошел до «норовистых» лошадей. Никитку обдало жаром и холодом одновременно. А когда сошло оцепенение, он опустился на колени перед сержантом. Тот еще дышал, но молчал, не мог говорить даже глазами. Никитка попытался побудить сержанта и помочь ему взобраться на коня. Но силенок не хватило. Он поудобнее, головой на кочку уложил сержанта и опять заговорил с конями:
— Ну, пошли, пошли, миленькие... Лейтенант заругается...
Завидев наконец пушку, лошади осмелели. Никитка вскочил на Рыжего и — помчались. Пушка была на передке, когда приспели кони на огневую. Минута-другая — расчет вымахнул из-под полога накатившегося дыма.
Шильникова положили на лейтенантову шинель, которую расстелили на станинах. С сержантом рядом примостился и сам Лампасов. Кони пошли тише, как держал их ездовой Соломин, чтоб не причинить боли раненому сержанту. Конь лейтенанта шел за пушкой холостым ходом и светился грустными глазами на хозяина.
* * *
К батарее подошли, когда бой стал разгораться в свою открытую силу. Два танка — на два орудия. Силами можно было бы потягаться. Но мешала дымовая завеса. Тут она не пошла фронтом на артиллеристов. Краем своим она ползла флангом по гребню, за которым скрывались танки. Они легко маневрировали, выныривая в разных местах из-за гребня. И тогда казалось, что их не два, а добрых полдюжины. На фоне дымной стены их трудно было засечь вовремя и встретить выстрелом. Танки же успевали послать по два-три снаряда и держать оба орудия Невзорова в том дурацком положении, когда тебя бьют, а ты, по выражению комбата, чеши затылок. Лошади — не танки. Об открытом маневре орудий и нечего было думать. Отход с довольно хорошо оборудованных огневых позиций под прикрытие леса тоже не сулил удачи. Утешало одно: танки били пока неточно, как с перепугу. Невзорову хотелось выманить их на себя, чтоб они пошли на таранный прорыв. Так, в открытую, по мнению комбата, скорее бы решилось дело. Он был уверен в своих артиллеристах, хотя они валились с ног, как при последних ранах. Время за полдень, а солдаты не могли отойти от орудий, сунуть сухарь в рот, глотнуть воды и (боже упаси) приклонить голову — сон сожрет, земля притянет и не отпустит до конца войны.
Невзоров обрадовался появлению Лампасова на батарее. Он не допытывался, почему, как и зачем покинул свою позицию — доверял, как брату. Но, не показав своей радости, приказал:
— Расчету Шильникова перевалить через дорогу, выйти во фланг танкам и занять позицию справа. Ударить при первой же возможности... Снаряды считать... Бить наверняка.
Невзоров так увлекся своим планом, что Лампасов не мог перебить его и сказать правду о расчете Шильникова. А когда удалось это, комбат помрачнел и сказал, сказал так, словно он
