передки! — скомандовал Невзоров и приказал старшему на батарее лично выдвинуться с расчетом вперед, к щетинистой высотке, что была в пятистах шагах левее батареи. — Встретишь прямой первым. Противник в растерянности, и ему нельзя давать очухаться.
Расчет сержанта Шильникова снялся с позиции в пяток минут. Лейтенант Лампасов уже в седле выслушивал последние указания комбата.
— За Марчука! Понял?.. Он бы не пропустил ни одного танка. Ни одного из тыщи. Понял?.. Невзоров остается со вторым взводом. Давай, Егорыч! — комбат хотел протянуть руку Лампасову, но, раздумав, шлепнул ладонью по крупу лейтенантова коня: — Пшел!
* * *
Солдаты второго взвода притихли у своих орудий. Их взводного командира убило еще под Синяевкой. Теперь ими будет командовать сам комбат. Это плохо, думали солдаты, и хорошо. Плохо: сейчас комбат будет подходить к каждой панораме, смотреть прицелы, ворчать на наводчиков, привязываться ко всякой пустяковой промашке, допрашивать о письмах: кто и почему не успел написать матерям и близким. Он умел заставить написать эти письма за минуты до боя. Не легкое это дело — быть с комбатом. Но с ним и хорошо: отчего-то строже на душе, кони сильнее, точнее бьют пушки...
Но комбата на этот раз будто подменили. Он ни на кого не ворчал, не засматривал в панорамы, не вспоминал о письмах. Присел на станину орудия, взял у сына фляжку с водой и осушил ее шумными голодными глотками. Попросил батарейного санинструктора перевязать рану — рука раззуделась, как к нехорошей погоде.
Командиру взвода управления лейтенанту Белякову приказал:
— Невзорову нужна связь. Проложите кабель до гребня вон того взлобка, пошлите наблюдателя. Оттуда видны ветлы у края луга. К ветлам движется колонна противника. Невзорову нужны глаза. Пулей!
Комбат спустился в капонир к батарейному телефонисту.
— Смачков, как связь с ротой?
— Еще чухаются, товарищ капитан, молчат.
— А сам-то ты очухался? Ну-ка, мне огонька прикурить.
— Спички, товарищ командир, — телефонист притворно долго шарил по карманам, следя за глазами комбата. — Блескучая зазноба, то есть «разврат» по-вашему, выдохся. Бензина нет, а спиртягу старшина Орешко так разводит, что его и порохом не подожжешь.
— Выбросил?
— Зазнобу-то? Нет, прихоронил. Под Синяевкой укромку для нее нашел, — соврал солдат. — Из Берлина, то есть с вашей гауптвахты, значит, буду домой ехать — отыщу на потеху деревенским женихам.
— Хитер ты, Смачков. Давай спички.
— Вас фрицы и те не перехитрят, а то я, — от нечего делать сболтнул телефонист и подал замусоленную коробку. Комбат, изломав с десяток спичек, не прикурил, выбросил из капонира коробок Смачкова, достал свои спички и прикурил.
В телефонном ящичке загнусавил зуммер. Невзоров, опередив Смачкова, схватился за трубку. Рота по-прежнему молчала. Сигнал подал наблюдатель, посланный Беляковым: «Слышен шум моторов. Противника пока не видно».
— Батарея! К бою! — скомандовал комбат, а сам горько подумал: «Два орудия всего-то, а ору — батарея».
Расчеты давно уже были готовы. Снаряды досланы в казенники орудий. Огневики — на местах, но сидели на станинах и курили с притворным безразличием. Ни суеты, ни шума. Невзорову показался необычным этот покойный порядок: будто никто не слышал его команды и не хотел ничего делать. Подошел к крайнему расчету. Солдаты поднялись со станин, пряча в рукава дымящиеся самокрутки. Командир орудия доложил о готовности.
— Уморились, хлопцы? — спросил комбат, глядя на осунувшиеся закопченные лица солдат.
— Не-е... Нет... не... — нескладно загалдел расчет.
— Зачем врете? — прищурился комбат. — Невзорова не проведете.
— Так точно, товарищ капитан! — открыто признался один из огневиков.
— Что «так точно»? — комбат подошел к панораме и приложился к наглазнику.
— Вас не проведешь, товарищ капитан, — осмелел солдат.
Невзоров пошел ко второму орудию, но какой-то обрадованный вскрик телефониста остановил его:
— Пятый, к аппарату!
Комбат побежал к капониру связиста. И чуть было не грохнулся, зацепившись ногой за сошник. Солдаты заметили, что у командира шинель тоже осела мешком на плечах, да и ноги отчего-то не слушались его.
— «Генерал-то» наш, видать, сдавать стал, — кто-то из солдат невесело посмеялся над Невзоровым.
Расчет снова затих, обдавая себя кадильным облачком махорочного дыма. Каждый в свою волю взахлеб глотал едкое тепло цигарок, утешно запасаясь им впрок. Подул сбоку ветер, жидкий, сквозной, нехороший. Занудисто, как вьюга в избяной трубе, он загудел в жерлах орудий.
— Отверните стволы, не тошните душу, — попросили наводчиков. Те покрутили маховички поворотов, и ветер потерял голос. Потянуло степным безмолвием.
— Да пусть бы гудел, — с каким-то тихим желанием высказался один из наводчиков, вспомнив, наверное, родную избу, гудливую трубу над крышей, печку, привернутую лампу под потолком, крадучие бабкины сказки.
* * *
Бой начался вскоре после разговора Невзорова с командиром роты Лободиным. Первым вступил в него Лампасов со своим единственным орудием. На него прямо из-под ветел вышел танк и два бронетранспортера. Четыре танка, рассредоточившись, пошли к гребню увала, где засели батарейный наблюдатель и связист. Танки пошли с целью обеспечить для колонны заправщиков безопасный выход к дороге. Комбат приказал сняться и бежать на батарею наблюдателю и связисту, нитку связи оставить на месте — мотать некогда и опасно. Невзорову не хотелось, чтобы солдаты погибли без пользы. К тому же танки выходили на открытую позицию, и они виделись уже без бинокля.
Из роты передали, что бронебойщики тоже вступили в бой. Подожгли три автоцистерны.
Танки, шедшие к дороге, показались на гребне почти одновременно. На малые секунды они замерли, как перед парадом, — для ориентировки. Невзоров приказал пока молчать: далековато и прежде времени не хотелось обнаруживать себя.
— Эх, Сивашова бы сюда с Марчуком, — комбат поделился своей мыслью с лейтенантом Беляковым. — Они бы им сейчас дали парад.
Невзоров предпочитал открытый бой: все видно, никаких подвохов с флангов и тыла, сила — на силу, характер — на характер, воля — на волю.
Комбат прислушался к стрельбе первого орудия, с которым ушел комвзвода Лампасов.
— Зачастил что-то наш Егорыч. Наверняка мажет, растяпа, — Невзоров поддался волнению. — Пожжет снаряды, а потом пистолет к виску потянет...
Нет, любил все-таки комбат Невзоров крайности в выражениях. Лейтенант Беляков, чтоб
