все напрасно!
Безопасность, укрытие! Он должен
найти их, немедленно. Торопясь, тяжело дыша, он заметил в нескольких ярдах
154
-
155-
впереди трюмную трубу. Тяжелый латунный колпачок трубы был оставлен
незакрытым и даже приоткрыт на дюйм. Фелтруп бросился к нему. Мгновение
спустя он уже забирался внутрь.
Труба была закупорена всего в двух футах от входа (это был аварийный трюм, используемый только на тонущем корабле) и не годилась в качестве дневного
укрытия. Но там было сухо и уютно, и никакая Снирага не могла на него
наброситься. Фелтруп свернулся калачиком и начал лизать красный, воспаленный
кончик хвоста. Он не мог заставить себя ненавидеть крадущихся; это было все
равно что ненавидеть коров или камни. Они были одним, а он — другим. Но если
бы он не мог что-нибудь ненавидеть, то наверняка бы заплакал.
( Мой ужас — это ужас слез грызуна. Странный бесхребетный Фелтруп, крыса, которая плачет по углам.)
Все кончено еще на одну ночь, его двадцать шестую на борту « Чатранда».
Как долго он сможет продолжить искать маленький народ, который явно не
собирается с ним встречаться? Почему он так рискует своей жизнью? Он уже
потерял треть своего хвоста на набережной Этерхорда — его откусила одна из
толпы портовых крыс, контролировавших доступ к отходящим кораблям. Фелтруп
плавал на кораблях в течение восьми месяцев (в поисках того места, где жизнь
была хорошей, лучше, менее, чем очень плохой, не невыносимой), и в каждом
порту сталкивался с одной и той же рычащей бандой портовых крыс, свирепых
привратников морей. Эта обещала ему безопасный проход на борт Великого
Корабля, но на полпути через площадь они внезапно удвоили цену. Фелтруп
сорвался и побежал, а большая крыса и ее дружки преследовали его до самого
верха трапа, кусая и щелкая зубами. Его хвост все еще болел, когда волочился по
пыли.
( Ты не должен засыпать здесь, Фелтруп, мой мальчик. Наступит рассвет, и
люди тебя убьют.)
И все же, казалось, это стоило того, весь этот риск, потому что здесь, наконец, были существа, подобные ему: осторожные, думающие, готовые все изменить.
Фелтруп не солгал крадущимся: икшели что-то замышляли. Он чувствовал их запах
в самых странных местах: под каютой посла, у двери порохового хранилища, вдоль
цепей руля. Самое странное: три недели назад дюжина или больше икшелей
проникла на жилую палубу и столпилась вокруг гамака смолбоя. Фелтруп
почувствовал запах сухого пота на гамаке: признак человеческого страха.
Очевидно, икшели разговаривали с мальчиком и напугали его. Но почему из всех
живых существ они выбрали этого человека и показались ему?
У них есть планы, в сотый раз подумал Фелтруп. И каковы бы ни были эти
планы...
— Скажи слово, отец!
Фелтруп подпрыгнул так сильно, что ударился о трубу и запрыгал вверх и
вниз, как резиновый мяч. Голос доносился из отверстия, где четыре длинных копья
были направлены прямо ему в сердце. Икшель! Они пришли к нему!
155
-
156-
Они столпились вокруг устья трубы, сверкая медными глазами. Все мужчины.
Трое из четверых были лысыми и с непокрытой головой. У последнего, молодого
человека в легких доспехах, была улыбка, от которой у Фелтрупа кровь застыла в
жилах. Его рука с копьем нетерпеливо дернулась.
Второй голос произнес:
— Позвольте мне сначала взглянуть на это существо.
Один из копейщиков отступил, и на его месте появился икшель постарше. Он
явно был их лидером, седобородый, но свирепый, с широким белым ножом в руке.
— К-к-кузены! — пробормотал Фелтруп. — Пусть боги благословят ваш дом и
урожай!
— Он вошел прямо в трубу, — сказал молодой человек с улыбкой. — Мы еще
даже не закинули приманку.
— Приманку? — переспросил Фелтруп, пытаясь рассмеяться. — Вам не нужна
приманка, чтобы поймать меня, друзья. Я пришел сюда в поисках вас! Больше
всего на свете я хочу поговорить с вами.
— Он почувствовал запах крови последней, — сказал седобородый мужчина.
— Вот почему он попал в трубу. Все крысы — тайные каннибалы.
— Кузены, дорогие! — в отчаянии воскликнул Фелтруп. — Как печально, что
вы так думаете! Даже крысы не совершают этого греха — или только очень, очень
редко! И я не такой, как другие крысы! Меня зовут Фелтруп Старгрейвен, и я
должен многое вам рассказать.
Икшели переглянулись. У крыс не было имен, потому что они не могли их
запомнить. Если одна крыса окликала другую, она использовала любое пришедшее
ей в голову прозвище — белый, бородавчатая морда, зубастый — и забывала его, как только другая исчезала из виду.
Нельзя было
