Фелтруп двигался кругами: не заблудился, а искал в
безумной спешке, вглядываясь в почти идеальную черноту, напрягая ночное
зрение. Он искал свет, самый слабый и бледный красный огонек. Он уже трижды
мельком видел его и бросался вперед с вспыхнувшей в сердце надеждой только для
того, чтобы увидеть, как он исчезает без следа.
Каждый рывок был флиртом со смертью. Обычно он не проходил и двух ярдов
без того, чтобы не дернуть головой, не оглянуться через одно или другое грязное
плечо. Были проблески движения; были сквозняки, толчки и внезапные непонятные
звуки. Хуже всего были запахи — насыщенные зловонием, давящие, удушающие, топящие его в страхе. Запах человека был повсюду: в жирных отпечатках пальцев, оставленных грузчиками, в поту с их спин, когда они прислонялись к столбам, в
слюне матросов и остатках сладкой сосны, в человеческом дыхании, сочившемся из
спален.
151
-
152-
( Мой ужас — это ужас спящего, погребенного заживо.) 4
Однако он не боялся людей — не в этот час. После полуночи спасательная
палуба принадлежала другим: крысам, икшель, этой темной твари, которая
пряталась и сопела, нескольким мышам, змеям и паукам, а также миллионам блох.
Люди прозвали ее «палуба паразитов», «ссаная палуба», «улочка безбилетников».
Для ее жителей это была просто Ночная Деревня.
Даже в полдень люди приходили туда с лампами, потому что спасательная
палуба находилась на глубине двадцати футов под волнами. Глубокой ночью не
более одного человека в час пробиралось по ее глубинам — ослепленные
собственной лампой, они осматривали корпус на предмет протечек.
Бо́льшой опасностью была Снирага. Уже три ночи она приходила охотиться, прыгая по ящикам и щелям, ангел смерти. Никакой поток света не возвещал о ее
появлении — и никакой звук, кроме внезапного, леденящего кровь вопля
оборвавшейся жизни. Затем кошка из Красной реки забиралась на возвышенность, может быть, на поперечную балку, и пожирала свою жертву тщательными этапами.
При качке корабля желчные пузыри и желудки падали на палубу: этого она не ела.
Но для черной крысы было кое-что похуже Снираги.
(Мой ужас — это ужас утопленника. Когда поверхность исчезает, ты не
можешь плыть к ней, ты не можешь стремиться к солнцу без света и без тепла, к смеющемуся солнцу, исчезнувшему над водорослями, солнцу человека и
пробужденных зверей, солнцу радостного дня и чуду слез, но не солнцу твоего рода, дорогой, никогда не твоего рода; для тебя углы, трещины и норы в грязи — и
только до тех пор, пока твоя морда не коснется волн. О, безумный
отвратительный грызун! Милая крыса моей души! Бедный бегущий, шуршащий, поедающий помои Фелтруп, как скоро тебя поглотят водоросли?) Он был уродом: он это знал. Он был пробужденной крысой, а крысы никогда
не пробуждаются. Но они и не спят, не спят теплым, глупым сном нормальных
зверей. В отличие от любых других известных ему существ, они были зажаты
между разумом и инстинктом, между днем и ночью. Они жили короткими, отрывистыми, ссорящимися, несчастными жизнями в сумерках. Лучше всего для
них подходил термин икшель: паллускудж — существа, проклятые богами.
— Толстей, брат!
Фелтруп взлетел на два фута в воздух. Рядом с ним три крысы засмеялись —
противный гнусавый шепот.
— Разговаривает сам с собой! — сказали они. — Странный Фелтруп! Мудрый
и особенный Фелтруп! Что он делает здесь, на окраине города?
— Вода, — соврал Фелтруп, приходя в себя. — Вот и все. Просто ищу воду.
— «Просто ищу воду», — сказал один из них, идеально имитируя. Как и
половина того, что исходило из уст крыс, это было сказано без всякой ясной
причины, но это заставило остальных рассмеяться. Они были всего лишь
4 Не удержусь. Привет, Эдгар По!
152
-
153-
крадущимися: слабые крысы, которых ночью выгоняли из логова и пускали
обратно, только если они могли заплатить дань едой. Крадущиеся были
единственными крысами, которых когда-либо видело большинство людей: маленькие, отчаявшиеся, вынужденные подвергаться смертельной опасности на
кухнях, в конюшнях, на свалках. Женщины видели их и изумленно визжали, как
будто их вот-вот растерзают тигры. Мужчины обменивались выдумками об их
размерах.
Фелтруп попытался рассмеяться так же, как и они, сильно причмокивая и
шмыгая носом.
— Икшель, — сказал он. — Сейчас они вылезают из своих ящиков. Вы видели
их?
— Видели их, — сказал один. Они все настороженно смотрели на него и
ждали. Возможно, они не поняли вопроса.
— Да, — снова попытался Фелтруп. — Икшель. Ползуны.
