– А ну, подходи! - орал Коля. - Кому жизнь не дорога!
– Господа! - вопил в ответ Сеня. - Неужели вы испугались этого фраера? Давите его, гниду!
Толпа снова бросилась вперед. На этот раз натиск был настолько могучим, что Колю, Васю и Никиту выперли на середину моста - словно пробку протолкнули в горлышко бутылки…
– Поджигай! - отчаянно замахал руками Бушмакин.
– Поджигайте! - тревожно крикнул Сергеев.
Коля и Никита из последних сил сдерживали толпу. Вася опустился на колени и чиркал спичками. Они ломались одна за другой. Вася в отчаянии оглянулся. И тогда Сергеев бросился вперед, выхватил у Васи коробок и с первого раза, словно у собственной плиты на кухне, зажег спичку.
– Бегите, ребята, - негромко сказал он.
Он подождал, пока мимо проскочили Никита и Коля, и бросил спичку на мост. С ревом взвилось пламя. Давя друг друга, погромщики побежали с горящего моста, начали прыгать в воду. Одежда на Сергееве загорелась. Его повалили, стараясь сбить пламя. Наконец, это удалось, и Сергеев поднялся - грязный, закопченный, с обожженным лицом.
– Вроде пронесло, - с сомнением сказал Бушмакин.
– Не думаю, - Сергеев вытащил платок и начал вытирать лицо. Застонал, удивленно посмотрел на Бушмакина:
– Надо же… Не уберегся…
Подскочила Маруська, выдернула из сумки пакет с марлей, протянула Сергееву:
– Промокайте, только не нажимайте.
– Слезет кожа…
– Женщины облезлых еще крепче любят, - заявила Маруська.
– Кто про что, а вшивый про баню, тьфу! - рассердился Бушмакин. - Нашла время.
– Скучный вы человек, - вздохнула Маруська. - По-вашему, у любви дни и часы, что ли? Сегодня можно, а завтра - перерыв? Нешто любовь - это присутственное место?
– Да будет тебе, - отвернулся Бушмакин. - Дырка у меня в голове от твоей любви.
Сеня что-то орал на другом берегу.
– Пристрелить его к черту! - в сердцах сказал Бушмакин. - У тебя есть наган, чего ждешь?
– Я не призовой стрелок, - сказал Сергеев. - Могу попасть в другого человека.
– А этот все равно бандит! Туда ему и дорога!
– Я тебе так скажу, - Сергеев тяжело посмотрел на Бушмакина: - Ты в раж не входи и рассудка не теряй. Другой есть другой, понял? А стрелять мы имеем право только в тех, кто этого на самом деле заслуживает. А кто думает, что лес рубят - щепки летят, - тот последний контрик и враг всему нашему делу!
– Там запасу на всю жизнь! - орал Сеня. - Все наше. Только не дрейфь! Вперед, соколики-алкоголики!
Толпа приблизилась к воде. Осторожно, словно купальщики несколько человек попробовали ледяную воду - кто рукой, кто ногой и вдруг все разом, словно по неслышной команде, ринулись в воду. Затрещал молодой ледок…
– Это конец, - спокойно сказал Сергеев. - Все… Выстраивайтесь в цепь по всему берегу! - закричал он рабочим. - Держаться до последнего. Они нас все равно не пощадят!
– Пощады не давать! - словно в ответ крикнул Сеня. - Бей всех, потом разберемся!
Вода почернела от плывущих людей. Молча смотрели на них защитники острова. Рухнул, подняв тучу искр, сгоревший мост.
– Может, выкатить бочки, выбить днища - пусть спирт льется в воду, - вдруг сказал Коля. - И зажжем. Пусть горят, пьянь проклятая.
– Это мысль, - кивнул Сергеев. - Если вылить спирт вдоль всего берега - стена огня может их остановить!
И снова с ревом взвилось пламя - сплошная ослепительно-белая стена. Она скрыла нападавших, а когда последние сиреневые языки опали и лениво расползлись по воде, Коля увидел, что противоположный берег пуст.
– Варит у тебя тут, - Сергеев шутливо дотронулся до Колиной головы. - Не теряешься. Это, брат, первое дело в нашей профессии…
– В какой еще профессии? - ревниво вступил Бушмакин. - Одна у него теперь профессия - быть рабочим человеком.
– Хорошая профессия, - улыбнулся Сергеев. - Однако, товарищ Бушмакин, напомню вам, что мы с вами - партийцы. Стало быть, делаем не то, что нравится, а то, что партии нужно, согласны?
– Да ведь Коля пока беспартийный, - возразил Бушмакин.
– Пока, - подчеркнуто сказал Сергеев. - Ладно, разговор преждевременный.
– Что-то вы там задумали, - подозрительно прищурился Бушмакин. - В толк не возьму, что?
– Узнаете, - пообещал Сергеев.
Раненых в сопровождении Маруськи, Васи и Никиты отправили в Мариинку. У складов оставили вооруженную охрану во главе с Бушмакиным. Коля распрощался с Сергеевым и пошел домой - вечером ему предстояло сменить Бушмакина.
Вернулась из больницы Маруська. Разожгла на кухне примус и постучалась к Коле.
– Трое умерли, - сообщила она, усаживаясь на табурет. - Остальные через день будут дома. А знаешь, Коля, этот Никита очень хороший человек.
– Чем же это? - осведомился Коля.
– А тем, что грамотен, умен и с девушками умеет обращаться, не то что некоторые, - с вызовом сказала Маруська.
– И как это он обращается? - продолжал выспрашивать Коля.
– А так… - она покраснела. - Не твое дело!
– А тогда зачем рассказываешь? - удивился Коля. - И вообще, вали отседова, мне к Бушмакину пора.
– Коля, - сказала Маруська. - Давайте будем товарищами. Ты, я и Никита. Давай, а?
– А Василий - не в счет?
– Язвительный он больно… И на цыгана похож. А у нас цыгане лошадь однажды украли. Я их боюсь.
– Ну и дура, - заметил Коля. - Не кто цыган - тот вор, а кто вор, тот, понимаешь… - Коля запутался и зло закончил: - Отстань ты от меня за ради бога, банный лист!
– Коля, - продолжала Маруська. - Никита - это, конечно, охо-хо, но и ты тоже ничего. Я тебя провожу, а?
– Ну, проводи… - буркнул Коля.
…Они вышли к Фонтанке. Среди голых деревьев Летнего сада светлым пятном выделялся домик Петра. Плавно изгибался Прачечный мост, а чуть левее начиналась садовая решетка. Ритмично чередовались колонны серого камня и черные звенья ограды. Коля остановился, до глубины души растроганный и потрясенный этой удивительной, проникающей в самое сердце красотой. Отныне он будет приходить на это место: иногда - несколько раз в год, иногда - раз в несколько лет. Будет останавливаться и думать о прошлом, и о том самом первом мгновении, когда вдруг открылись ему Летний сад, Фонтанка и Нева… Только уже не будет рядом бесхитростной Маруськи и многих других - самых близких и самых настоящих своих друзей недосчитается в те минуты Коля Кондратьев…
В городе свирепствовали банды уголовников. Они делали свое черное дело, не считаясь с распоряжениями Военно-революционного комитета, несмотря на все старания немногочисленных еще сотрудников Комитета революционной охраны. Нужно было принимать решительные меры. Сергеева вызвали в Смольный…
Он пришел на несколько минут раньше срока и, чтобы не толкаться в коридорах, начал прогуливаться у входа, вызывая этим раздражение часового - матроса с винтовкой, на трехгранном штыке которой ветер трепал разноцветные флажки разовых пропусков.
– Эй, товарищ! - не выдержал, наконец, матрос. - Не положено! Пройдите!
– Уже прохожу, - улыбнулся Сергеев и, предъявив матросу пропуск, вошел в здание. В вестибюле его сразу же окликнул статный, с отменной выправкой человек в офицерской бекеше без погон:
– Степан Петрович? Что с головой?
Голова у Сергеева была перевязана - ожог оказался очень сильным.
– Ротмистр Кузьмичев? - с холодком спросил Сергеев, неприязненно оглядывая военного. - Честно говоря, не ожидал. Давно ли на платформе Советской власти?
– Чувствую, что вы предпочли бы видеть меня по ту сторону баррикад, - усмехнулся Кузьмичев.
– Нет, отчего же. Просто я не верю в вашу искренность. Тогда, в Пулкове, вы рассуждали очень определенно: чернь на одной стороне, люди с уздой в руках - на другой. Или что-нибудь переменилось?
Подошел сотрудник Смольного, сказал:
– Товарищ Сергеев, Петровский ждет.
– Иду… - Сергеев кивнул Кузьмичеву: - Не уверен, что мы с вами встретимся еще раз, поэтому - прощайте.
– До свидания, - улыбнулся Кузьмичев. - Вас вызывают по делу, которое и ко мне имеет отношение, так что встреча наша не за горами, товарищ Сергеев.
…Кабинет Петровского выглядел странно. Совсем недавно здесь помещался будуар классной дамы, в алькове стояла кровать красного дерева.
– Сергеев? - Петровский посмотрел на часы. - Вы опоздали на три минуты.
– Извините, я разговаривал с Кузьмичевым, - хмуро сказал Сергеев.
Петровский кивнул:
– Понимаю. Бывший уланский офицер не вызывает у вас доверия?
– Не вызывает, - подтвердил Сергеев.
– А Бонч-Бруевич?
– Это другое дело.
– А почему так? Молчите? Тогда я скажу: Бонча знает лично Владимир Ильич. А Кузьмичева? Почти никто. Вывод: в вас говорит классовая ограниченность. Какие основания у вас не верить Кузьмичеву?
– Его собственные речи, которые я лично слышал год назад, в Пулкове. Кузьмичев приезжал к своему дяде, профессору обсерватории, а я только что удачно отъюстировал оптическую систему и был в числе приглашенных на день ангела. Это факт.
