двумя партиями.[675]
Сталкиваясь с подобными слабыми государственными и классовыми акторами, элиты способны блокировать новые социальные программы, которые угрожают их контролю над уже существующими бюджетными статьями или их возможностям зарабатывать на предоставлении таких услуг, как здравоохранение, образование, кредитование и пенсионные льготы, которые могло было бы обеспечивать правительство, но вместо этого они были оставлены частному сектору. Всё большее единство элит ещё значительнее усилило их влияние на государственную власть, поскольку умеренно-консервативные лидеры бизнеса объединились с правыми, чтобы сформулировать и пролоббировать соглашение НАФТА и другие договоры о «свободной» торговле, дерегулировании и снижении налогов.[676] Укрепилось это влияние и благодаря решительному смещению пожертвований на избирательные компании от демократов к республиканцам, включая ультраконсервативных кандидатов, начиная с президентских выборов 1980 года.[677]
Президент Обама признавал эти реалии, разрабатывая своё законодательство о здравоохранении. Его план защищал интересы и возможности для получения прибыли любого предприятия частного сектора, участвующего в продаже медицинских страховых полисов, а также медицинских услуг и товаров. На деле же признание Обамой могущества страховых корпораций привело к тому, что в его закон было включено обязательное приобретение всеми американцами частных медицинских страховок (за исключением пациентов, подпадающих под правительственные программы). По сути, Обама в обмен на поддержку со стороны страховых корпораций принял обязательства, которые быстро вызвали массовое изменение отношения к его реформе (при обильном науськивании со стороны Республиканской партии и правых медиа, прежде всего канала Fox News). Но без этой сделки Конгресс никогда бы не принял его закон о здравоохранении.
Фискальная политика и бюджетные приоритеты Соединённых Штатов во всё большей степени определяются подобными сделками, которые выступают отражением могущества консолидированных корпоративных элит над политической жизнью и политической системой. В этом и заключается отличие этих элит от единых национальных элит периода 1945–1968 годов, которые описывали Миллс, Домхофф и другие авторы. Сегодняшние элиты не используют свои финансовые и организационные мускулы для продвижения масштабной национальной политики, за исключением направленного против трудящихся законодательства, о котором говорилось выше, и торговых соглашений, которые будут более подробно рассмотрены в главе 8. Вместо этого они используют свои рычаги влияния на законодателей и регуляторов для получения привилегий, которые лучше всего назвать автаркическими. Задача элит заключается не в том, чтобы задавать экономический курс в целом или формулировать программы и меры национального масштаба. Наоборот, они стремятся к изъятию ресурсов у властей на федеральном, региональном и муниципальном уровне, а также хотят гарантировать законы и регулирующие меры, которые защищают от конкурентов (как зарубежных, так и внутренних) их частные интересы и возможности извлечения прибыли и подрывают права их потребителей, клиентов и наёмных работников.
В результате постоянно увеличивающаяся доля федерального бюджета направляется на удовлетворение давних притязаний сложившихся элит, которые заодно пользуются правом укрывать отдельные части своих доходов и активов от налогообложения. Вот лишь некоторые из актуальных примеров:
(1) Субсидии, права на водопользование и доступ к федеральным землям для избыточного производства сельскохозяйственной продукции, которую затем можно продать на внешних рынках благодаря условиям, включённым американскими переговорщиками в торговые соглашения.
(2) Ассигнование определённой части федерального бюджета на план закупок лекарств в рамках национальной программы медицинского страхования Medicare, при котором за препараты, разработанные главным образом в федеральных или университетских лабораториях, либо за препараты-клоны, предназначенные для продления патентов и не имеющие лечебных преимуществ над предшествующими препаратами-дженериками, платится существенно больше, чем где-либо ещё в мире.[678] «Скачки продукта» (product hopping) — небольшие, незначимые с клинической точки зрения изменения в формулах медикаментов — позволяют фармацевтическим корпорациям обновлять патенты. Затем они используют свои маркетинговые возможности, чтобы убедить и/или подкупить врачей прописывать запатентованные лекарства вместо столь же эффективных и гораздо более дешёвых дженериков. Подобные манёвры фармацевтических компаний не встречают правового противодействия, что позволяет им наращивать прибыли за счёт программ Medicare и Medicaid, а также частных потребителей благодаря возросшим страховым премиям и расходам, оплачиваемым пациентами из собственного кармана.[679]
Прибыли фармацевтических компаний по большей части не инвестируются в исследования. В самом деле, «с 2003 по 2012 годы компания Pfizer [одна из крупнейших фармацевтических корпораций] направила суммы, эквивалентные 71% её прибылей, на обратный выкуп [акций] и суммы, эквивалентные 75% её прибылей, на дивиденды. Иными словами, на обратный выкуп и дивиденды было потрачено больше, чем компания заработала, и для того, чтобы помочь профинансировать эти цели, она залезла в собственные резервы капитала. Реальность такова, что американцы платят за лекарства высокие цены ради того, чтобы крупные фармацевтические компании могли накачивать котировки своих акций и чрезмерно увеличивать вознаграждение топ-менеджеров»,[680] а не проводить исследования, которые остаются делом главным образом федерального и некоммерческого секторов.
(3) Свободный доступ к федеральным землям для добычи полезных ископаемых, скотоводства и лесозаготовок без обязательств платить за последствия для окружающей среды, которые затем ложатся на государственные фонды и здравоохранение.
(4) Федеральные налоговые и прямые субсидии на экспорт технологий и капитала зарубежным дочерним структурам и потребителям.[681]
(5) Всё большая доля федеральных образовательных кредитов достаётся коммерческим университетам и профессиональным учебным заведениям, даже если они неспособны выпустить большую часть своих студентов, берут за обучение гораздо большую плату, чем государственные образовательные учреждения, и при этом на них приходится почти половина всех дефолтов по образовательным кредитам, несмотря на то, что в эти коммерческие учреждения зачисляется менее десятой части студентов вузов.[682]
В совокупности эти притязания и неприкосновенные привилегии элит гарантируют либо растущие дефициты, либо (даже во времена фискальной стабильности, как это было в конце 1990-х годов) невозможность финансирования новых государственных проектов как в инфраструктуре, так и в развитии человеческого капитала. Кроме того, новая структура элитной автаркии позволяет частным лицам разворовывать собственные компании наравне с государством, о чём мы ещё более подробно поговорим в главе 8. Менеджеры приватизировали некоторые из управляемых ими компаний и наращивали свои доли в торгуемых на рынках ценных бумаг корпорациях благодаря опционам на покупку акций. В 1999 году их объём увеличился до «пятой части прибылей нефинансовых корпораций (за вычетом процентов)… Если в 1992 году главам компаний принадлежало 2% всех выпущенных американскими корпорациями акций, то к 2002 году эта доля выросла до 12%».[683]
Массовые организации
Американские некоммерческие организации с массовым членством пережили трансформацию, оказавшуюся в структурном отношении почти полной противоположностью
