органам государственной власти, и в способности мобилизации сторонников был более равномерным, конгрессменам также приходилось обеспечивать сбалансированность своих избирателей и того давления, которое они оказывали на органы исполнительной власти, чтобы удовлетворять как элиту, так и массовый электорат. Поскольку массовые организации утратили свою способность образовывать и мобилизовать своих участников, элиты приблизились к монопольному влиянию в Конгрессе и внутри исполнительной ветви власти.
Потенциал государства
Граждане, которые приходят к избирательным урнам в лучшем случае один раз в два года и чье голосование за одну или другую партию открыто для множества интерпретаций, теряют влияние на государственную политику в отсутствии массовой мобилизации либо устойчивого организационного присутствия и воздействия на своих депутатов в Конгрессе на местном уровне.
Ларри Бартелс[691] утверждает, что выборы по-прежнему имеют решающее значение, поскольку между Демократической и Республиканской партиями стало ещё больше разногласий по таким ключевым экономическим вопросам, как минимальная заработная плата и налог на наследство. С этой точкой зрения соглашаются Хэкер и Пирсон,[692] хотя они подчёркивают, что причиной этого расхождения было резкое смещение вправо республиканцев за последние сорок лет, а не значительное движение демократов влево. Бартелс выдвигает два основных тезиса. Во-первых, избиратели фокусируются на экономических результатах партии, находящейся у власти, в предшествующий президентским выборам год, а не за весь четырёхлетний срок. Это играет на пользу республиканцам, поскольку они стремятся сконцентрировать экономический рост в течение года до выборов. (Впрочем, Бартелс не может решить, демонстрирует ли это более существенные способности республиканцев к экономическим манипуляциях в электоральных целях,[693] или же это естественное ответвление расходящихся политических предпочтений двух партий, которое ведет к тому, что демократы способствуют росту с самого начала, чтобы обеспечить рабочие места и растущие доходы для своей массовой базы, которые, правда, трудно поддерживать на высоком уровне на протяжении четырёх лет, тогда как интерес «Великой старой партии» заключается в сдерживании инфляции, что в начале срока полномочий её президентов ведёт к рецессии, а в конце — к восстановлению.)[694]Так или иначе, всё это благоприятствует республиканцам и позволяет им выигрывать больше президентских выборов, чем они смогли бы это сделать, если бы избиратели фокусировались на всём четырёхлетнем периоде — промежутке, в рамках которого демократы устойчиво демонстрировали лучшие результаты. Второй тезис Бартелса касается политических последствий (ошибочного) предпочтения избирателями республиканцев. Бартелс утверждает, что неравенство, которое он рассматривает как «соотношение доходов в 80-м процентиле распределения доходов к доходам в 20-м процентиле», росло при всех республиканских президентах начиная с 1945 года, но оставалось неизменным при всех демократических президентах, за исключением Картера.[695]
Если Бартелс прав, то в таком случае упадок профсоюзов и массовых организаций, а также трансформация структуры отношений между элитами в Соединённых Штатах имеют мало значения для результатов выборов. Получается, что эти структурные изменения не объясняют и политические результаты, которые, по мнению Бартелса, отражают глубоко укоренившиеся и всё более поляризующиеся предпочтения профессиональных политиков обеих партий. Аналогичная логика движет рассуждением Томаса Фрэнка в его книге «Что случилось с Канзасом? Как консерваторы завоевали сердце Америки».[696] Республиканцы, утверждает Фрэнк, выигрывают выборы не потому, что избиратели неверно воспринимают экономические результаты двух партий, а потому, что одурманенные религией христианские фундаменталисты голосуют против собственных же интересов в попытке запретить аборты или нанести ответный удар «элитам». Последние в представлении этой группы избирателей оказываются выпускниками престижных университетов или лицами, ведущими декадентский образ жизни, а не экономическими элитами, которые занимаются разграблением Канзаса и остальной территории Соединённых Штатов. Блок[697]рассматривает религиозных консерваторов как второстепенную силу в приходе республиканцев к власти начиная с 1980 года, но утверждает, что религиозное право играет всё более решающую роль в формировании политики. Впрочем, единственные приводимые Блоком примеры касаются назначений в Верховный суд и поддержки решения Буша о вторжении в Ирак — ни то, ни другое несопоставимо с интересами экономической элиты и той повесткой, о которой подробно говорилось выше.
В таком случае «великий разворот» в логике Бартелса, да и Фрэнка предстает результатом неверных восприятий избирателей, которые переворачивали выборы вверх дном. Однако с помощью аргументов Бартелса невозможно объяснить другие приводимые им данные. Он демонстрирует, что с 1947 по 1974 годы, в период, на который пришлось президентство республиканцев Эйзенхауэра и Никсона, доходы во всех процентилях росли почти одинаково (за исключением верхних 5%, чьи доходы росли медленнее). После 1974 года доходы нижней половины населения прекратили расти и существенно увеличивались лишь в самых верхних процентилях.[698] Эти данные плотно коррелируют с новаторской работой Томаса Пикетти и Эммануэля Саэса, которые обнаруживают, что доля национального дохода, которая доставалась верхним 0,1%, с 1960 по 1980 годы была неизменной, а затем постоянно росла, наиболее быстро увеличившись при Клинтоне.[699] Уровень налогообложения этой топовой группы снижался главным образом при Картере и Рейгане.[700] Приведённые данные позволяют сделать вывод, что даже если бы демократы после 1974 года выиграли больше президентских выборов, это не оказало бы существенного воздействия на впечатляющий рост неравенства доходов и благосостояния в дальнейшем. Кроме того, Бартелс не приводит никаких подтверждений того, что победы демократов привели бы к существенному расширению социальных благ, поскольку в те годы, когда демократы контролировали и пост президента, и Конгресс (1977–1980 и 1993–1994), не было принято ни единой новой социальной программы.
Итогом самого последнего промежутка, когда демократы одновременно контролировали пост президента и Конгресс (2009–2010 годы), стало принятие закона о доступном медицинском обслуживании, ставшего первым крупным актом социального законодательства начиная с 1960-х годов. К сожалению, программа Obamacare, в отличие от программ Великого общества, не являлась частью серии законопроектов, которые обращались к некоему ряду проблем и различным группам избирателей. Надежды на то, что худший экономический кризис со времён Великой депрессии и бедствия в Афганистане и Ираке приведут к значительным предпосылкам для прогрессивной политики, не оправдались. Программа Obamacare оказалась вещью в себе: её не сопровождали другие меры перераспределительного характера или ограничения для могущества корпораций, а её вступление в силу требовало масштабных субсидий и уступок для коммерческих структур, которые контролируют систему здравоохранения США.
Конгресс с демократическим большинством 2009–2010 годов отверг предложения Обамы, которые способствовали бы профсоюзной организации труда, контролировали глобальное потепление и вели к либерализации иммиграции; результаты действий исполнительной власти по этим направлениям были скромны. Закон Додда-Фрэнка о реформировании Уолл-стрит и защите потребителей до недавнего времени имел ограниченное влияние на финансовый
