Их предложение звучало так: 31 декабря заканчивается переходный период, когда стороны должны завершить переговоры об установлении статуса этих территорий. Безобидно звучащая отсылка к ликвидации статуса островов исключала возвращение к положению, предшествовавшему вторжению, и лишала островитян права выбирать правительство, под управлением которого они хотят жить. Слова скрывали простой факт, что применение силы увенчается успехом, диктатура будет главенствовать, а пожелания островитян можно будет не учитывать. Мы сообщили Элу Хейгу, что не видим необходимости в его возвращении в Лондон из Буэнос-Айреса, и пообещали ему предоставить подробные комментарии по тексту.
В тот же день я получила телеграмму из Буэнос-Айреса, которая подтвердила, что очевидных изменений в намерении хунты нет. По аргентинскому радио почти каждые пять минут звучала «Песня Мальвинских островов», в которой пелось: «Я – твоя родина, и, может быть, тебе придется за меня умереть». Скоро это заявление пришлось проверить: именно в этот день Военный кабинет разрешил операцию по возвращению Южной Джорджии, хотя возвращение задерживалось, поскольку наши корабли попали в 11-балльную качку, которая продолжалась несколько дней.
Эл Хейг попросил, чтобы Френсис Пим приехал в Вашингтон для обсуждения наших взглядов на текст, и я согласилась на это. Френсис отправил наши подробные комментарии и ключевые поправки к тексту. Мы решили, что он должен руководствоваться ответными предложениями в ходе своего визита. Кроме того, он должен был добиваться от американцев гарантий безопасности для островов. К сожалению, во время дискуссии в Палате на следующий день Френсис дал понять, что сила не будет применена, пока продолжаются переговоры. Было недопустимо позволять аргентинцам водить нас за нос до бесконечности, и ему пришло вернуться в Палату, чтобы выступить с кратким заявлением, подчеркивающим эту поправку.
В среду мы сообщили Элу Хейгу о том, что приняли твердое решение вернуть Южную Джорджию в ближайшем будущем. Мистер Хейг выразил удивление и опасения. Он спросил, окончательное ли это решение, и я ответила, что да. Мы информировали его, а не советовались с ним. Хейг сообщил послу, что ему придется передать аргентинской хунте извещение о планируемой операции. Тогда Хендерсон убедил его подумать об этом еще.
В тот четверг Джон Нотт и начальник Генштаба прибыли на Даунинг-стрит, чтобы сообщить мне срочные новости. Наши спецподразделения высадились на ледник Фортуна на Южной Джорджии, чтобы провести рекогносцировку. Погода мгновенно испортилась, и юго-западный ветер достиг отметки в 70 узлов. Они запросили вертолеты с корабля для эвакуации. Первый прибывший вертолет, потеряв видимость из-за снега, разбился. Второй постигла та же участь. Министерство обороны не знало, были ли погибшие. Это было ужасным началом кампании.
С тяжелым сердцем я спешила на благотворительный ужин, где мне предстояло быть спикером. Как мне было скрыть свои чувства? Но как только я спустилась вниз по ступеням Даунинг-стрит, 10, Кл. Уитмор, мой личный секретарь, выбежал из своего офиса с новостями. Третий вертолет сел на ледник и забрал всех оперативников и экипажи разбившихся вертолетов. Как пилоту это удалось, я не знаю. Несколькими месяцами позже я встретилась с ним, скромный, тихий профессионал: он заметил, что в его вертолете никогда не было столько народу. Выходя из резиденции, я словно парила. Все наши люди выжили.
Суббота 24 апреля оказалась самым важным днем в фолклендской истории и переломным для меня лично. Рано утром Френсис Пим явился в мой кабинет, чтобы сообщить результаты своих усилий. Документ, который он привез, можно было оценить как условную капитуляцию. Я сказала Френсису, что это неприемлемо. Они собирались отнять у фолклендцев их свободу, а у Британии ее честь и самоуважение. Френсис считал, что мы должны принять условия соглашения. Мы столкнулись лоб в лоб.
Заседание военного кабинета было назначено на тот вечер, и я провела остаток дня, сравнивая детали разных предложений. Чем внимательнее я смотрела, тем очевиднее становилось, что фолклендцев попросту предавали. Я попросила министра юстиции прибыть на Даунинг-стрит, 10 и вместе со мной просмотреть документы. Но сообщение сбилось с пути, и он приехал в Министерство иностранных дел. Меньше, чем за час до встречи Военного кабинета, он, наконец, прибыл ко мне, подтвердив мои худшие опасения.
Важно понять: то, что с первого взгляда может показаться незначительными вариациями на языке дипломатических текстов, может иметь жизненно-важное значение. Было четыре основных текста для сравнения. Были предложения, которые Эл Хейг обсудил с нами и увез в Аргентину 12 апреля. Наше отношение к ним было смутным; хотя мы и обсудили их во всех подробностях, мы не обязались их принимать. Предложения, которые мистер Хейг привез из Буэнос-Айреса 19 апреля, были неприемлемы. 22 апреля мы откорректировали эти предложения на приемлемых для нас основаниях, и Френсис Пим поехал вести переговоры, базируясь на них. Наконец, был последний текст, который привез Френсис из США и с которым я теперь столкнулась. Имелись различия между текстами 22 и 24 апреля, объяснявшие, почему мы готовы были начать войну за Фолклендские острова.
Во-первых, там был вопрос, насколько далеко и быстро отступят наши силы. Согласно привезенному Пимом тексту, нашим войскам пришлось бы отступить дальше, чем предлагал Буэнос-Айрес. Хуже того, нашим войскам пришлось бы покинуть обозначенные зоны в течение семи дней, лишая нас механизмов военного контроля над ходом вывода. Что, если бы аргентинцы вернулись? Не было гарантии того, что аргентинские войска сдержат обещание «быть максимум в семидневной готовности для повторного вторжения» (что бы это ни значило). Во-вторых, санкции против Аргентины должны быть отозваны в момент подписания соглашения, а не по окончании вывода войск, как гласило наше предложение. Мы теряли единственный способ убедиться, что вывод аргентинских войск действительно произойдет. В-третьих, в вопросе Особого переходного управления в текст опять включались пункты об участии двух представителей аргентинского правительства в Советах островов плюс, как минимум, одного представителя местного аргентинского населения. Более того, было возвращение к риторике, связанной с аргентинским проживанием и частной собственностью, которые позволили бы им успешно наводнить острова аргентинцами.
Не менее важной была проблема, связанная с долговременными переговорами после вывода аргентинских войск. Как и в документе из Буэнос-Айреса, Пим вычеркнул возможность возвращения к ситуации, в которой островитяне находились до вторжения. Нам пришлось бы пойти против принципа, что желания островитян являются первоочередными, и отказаться от любой возможности сохранить их связь. Понимал ли Пим, что он вычеркнул?
Вопреки моему четко обозначенному мнению, Пим представил документ Военному кабинету, порекомендовав принять эти условия. Около шести часов вечера министры начали собираться рядом с кабинетом № 7. Пим был там, активно защищая свою позицию. Я попросила В. Уитлоу подняться со мной наверх, сообщила, что не могу принять эти условия, и объяснила, почему. Как всегда, в важный момент он поддержал мою точку зрения.
Собрание началось, Пим представил свой документ. Пять часов подготовки для меня не были пустой тратой времени. Я разобрала каждую строчку. Что означает каждый пункт? Как так получилось, что мы принимаем то, что раньше отвергали? Почему мы не настояли, как минимум, на самоопределении? Почему мы согласились на неограниченную аргентинскую иммиграцию и приобретение недвижимости на равных условиях с островитянами? Вся комиссия была на моей стороне.
Джон Нотт предложил нам не делать комментариев относительно текста, а попросить мистера Хейга показать его аргентинской стороне. Если они его примут, мы, вне сомнения, окажемся в затруднительном положении: но мы можем вынести вопрос на обсуждение в парламент. Если же аргентинцы его отвергнут, а мы были почти уверены, что так и будет, поскольку для военной хунты почти невозможно отступить, мы сможем требовать от американцев твердо встать на нашу сторону. Так и было решено. Я сразу отправила сообщение мистеру Хейгу.
Позднее в тот день я узнала о наших успехах на Южной Джорджии. В тот вечер в Уинсдоре была организована аудиенция с Ее Величеством. Я была счастлива лично сообщить ей новость о возвращении одного из ее островов. Я возвратилась на Даунинг-стрит, чтобы дождаться подтверждения и озвучить новости. Вместе с Д. Ноттом и пресс-секретарем министерства обороны мы подготовили пресс-релиз и обнародовали хорошую новость.
Мои замечания иногда интерпретировали неверно. После того, как Джон Нотт сделал свое заявление, журналисты пытались задавать вопросы: «Что произойдет дальше, мистер Нотт? Собираемся ли мы объявлять войну Аргентине, миссис Тэтчер?» Казалось, они предпочитают выдавливать из нас ответы на эти вопросы, вместо того, чтобы донести до нации новости, которые могут поднять ее дух и дать надежду жителям Фолклендов. Меня это раздражало. «Просто радуйтесь новостям и поздравьте наши войска и морских пехотинцев… Радуйтесь». Я имела в виду радость за бескровное освобождение Южной Джорджии, а не за то, что идет война. Для меня война не была поводом для радости, но некоторые воображали иначе.
