а у большевиков только негодные ружья, — говорил запуганным крестьянам Беглар Саникидзе.
Крестьяне со страхом поглядывали на войска, на офицеров в черкесках с погонами, на белобородого священника, отца Эрастия.
— …Чтобы сохранить завоевания революции, — говорил Трапаидзе, — чтобы уберечь страну от анархии, все демократические элементы должны тесно объединиться вокруг нашего правительства для борьбы с контрреволюцией. Восстания, которые подняты большевиками кое-где, в том числе и здесь, в вашем районе, — это измена демократической республике, это современная Вандея. Вот почему мы будем беспощадно подавлять всякие мятежи, льющие воду на мельницу реакции…
Свою речь, полную демагогии и угроз, Трапаидзе закончил требованием к населению немедленно восстановить порядок, выдать организаторов и участников восстания.
— Вы слышали залпы наших орудий? — многозначительно указал оратор пальцем в сторону, откуда они гремели. — Так знайте же — это последнее наше предупреждение тем, кто еще на что-то надеется и не сложил оружия. Камня на камне не оставим мы там, где повторятся бунт и анархия, подобные карисмеретским.
Затем взял слово полковник Ревазишвили. Он потребовал от крестьян доставить в трехдневный срок определенное количество скота, хлеба и кукурузной муки.
— Если не доставите и будете бунтовать, — пригрозил он, — расстреляем всех, кто попал в наши руки.
В следующую ночь по приговору военно-полевого суда, заседавшего под председательством Ревазишвили, была расстреляна первая партия повстанцев. Начались аресты, высылки, «чистка» деревень…
В Карисмерети, в окрестных селениях и в поместьях под видом представителей власти появились бывшие офицеры и помещики. Крестьян заставляли возмещать убытки, причиненные владельцам имений. Добровольные следователи и полевой суд не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Карательные отряды жгли непокорные деревни. Арестованных крестьян, раздетых донага, пытали, избивали ружейными шомполами, расстреливали без всякого суда.
— Теперь не станут бунтовать, — хвалился Дата Кипиани, вернувшись из деревни Чипикона. — Взяли все, что было и на полях и в амбарах. Не то что большевикам ничего не осталось — крысам нечем поживиться.
Перепившись, усмирители разбили все винные чаны, перебили всех кур и гусей, которых не смогли захватить с собой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГОСТЬ И ХОЗЯИН
По-моему, вашей милости следовало бы бросить их (книги) в огонь вместе с остальными…
Сервантес
1
Тереза, Иона, Корнелий сидели со своими гостями на балконе и пили чай с хачапури.
Вдруг послышались тяжелые раскаты орудийной канонады. Тереза стала часто-часто креститься.
— Вот вам реальные рамки классовой борьбы, борьбы, которую никто из людей не может устранить… — заметил Иона Платону.
— Очевидно, большевики, — высказал Эстатэ свое опасение, — опять собрали крупные силы, если оказывают такое сопротивление.
Ионе не сиделось дома, тянуло пойти на базар, узнать новости. Вардо и Тереза предупреждали его, что в такое тревожное время лучше никуда не ходить.
Ну как можно усидеть, когда такие дела творятся!
К вечеру стрельба в горах смолкла.
Платон вошел в гостиную. Ему приготовили кровать, у изголовья которой стоял столик с лампой. Привыкнув читать перед сном, он достал из чемодана две книги. Одна называлась «Ästhetik»[5], другая — «Die Welt als Will und Vorstellung»[6]. Затем стал раздеваться. Снял пиджак, брюки, аккуратно сложил и повесил на спинку стула. Раздевшись, надел длинную ночную сорочку.
В гостиную, где ночевал почетный гость, никто не смел входить. Платон поспешно снял с себя парик — словно человек сбросил маску, сейчас же натянул на голову мягкую черную шапочку, похожую на те, что надевают во время богослужения католические священники, лег, накрылся шелковым одеялом и взял в руки книгу. Перелистал ее и, напрягая мускулы лица, стал читать… Через некоторое время ему захотелось поделиться с кем-нибудь мыслями. Услышав голос Корнелия, он позвал его.
Корнелий вошел в гостиную.
— А ну, попробуйте-ка перевести это место из Низами, приведенное в «Эстетике», — сказал Платон и протянул ему немецкую книгу. — Чудесно он рассказывает…
Корнелий без запинки перевел целый абзац:
— «На дороге, по которой проходил Христос, валялась дохлая собака. Все брезгливо отворачивались от падали, и только Христос, взглянув на дохлую собаку, заметил, что зубы у нее блестят, словно жемчуг…»
Платон похвалил перевод Корнелия.
— Весьма примечательно, — пояснил он, что Христос, любивший всю тварь земную, узрел красоту даже в безобразном, уродливом. Таким же христианским духом проникнута «Падаль» Бодлера.
Но, как будто на розу, на остов гнилой
Небо ясно глядело, приветно синея!
Но все тщетно, дорогой Корнелий! Ни красота, ни любовь, ни добро не способны устранить в этом мире дисгармонию, освободить человека от страха смерти, а мир спасти от гибели. Лучше, чем все другие, трагический конец человечества сумел оплакать Артюр Рембо.
Платон прочел строки из «Пьяного корабля»:
Я, вечный искатель манящих утопий,
Дерзавший стихий сладострастье познать,
Как будто печалюсь о старой Европе
И берег перильчатый рад отыскать…
Пытаясь внушить молодому человеку мистический ужас перед неведомым, Платон разглагольствовал о бренности земной жизни, о предначертанной гибели человечества, о неминуемой мировой катастрофе. Он мнил себя сейчас великим учителем и видел в Корнелии своего ученика. Но ученик оказался неожиданно дерзким, столь несговорчивым, что сам начал поучать «учителя».
— Простите меня, — прервал он Платона, — скажу вам искренне, прямо. Вот вы столько говорите о религии, о философии, о Христе, об обреченности мира и человечества, говорите о чем угодно, о самых отвлеченных вещах, но почему вы не обмолвитесь ни единым словом о наших днях, о тех грандиозных событиях, которые происходят на земле? Гибель мира и всего человечества — это миф, в который не верит никто. Не верите и вы! Странные вы люди, декаденты! Вместо того чтобы сокрушаться по поводу предсказываемой вами гибели мира, о грядущей трагедии человечества, думали бы вы лучше о трагедии своей страны, о своем народе. Слышали, что немцы творят у нас?.. Слышали, что Нури-паша свои войска по нашей железной дороге перебрасывает к советскому Баку? Слышали, как безобразничают — и даже в Тифлисе — немецкие и турецкие офицеры?.. Меньшевики расхваливают немцев и цепляются за них потому, что спасают свою власть. Они знают хорошо, что ни одного часа не продержались бы в Тифлисе, если бы не немецкие войска!.. Сегодня немцам, ну, а завтра кому они будут служить и продавать свой народ?.. Вы…
Платон не дал договорить Корнелию и в страшной ярости обрушился на него:
— Да будет вам известно, молодой человек, что мы люди не военные, не манекены, предназначенные для войны! Мы не педагоги и не проповедники христианской морали. Мы
