– Возьми, отнеси в обоз куда-нибудь. Мне без надобности.
– Но…
– Мне без надобности, – повторил Сергей. – За вину мою эта смерть слишком легкая. Я погубил всех, кого любил, всех… Осмотри карманы мои – ничего не должно остаться. Смотри внимательно, я рассеян ныне.
Матвей дрожащими пальцами вывернул карманы сюртука Сергея. Достал из внутреннего кармана письмо, подал брату. Сергей поглядел на письмо.
– Мишино, случайно осталось… Уничтожь.
– Вот еще… платок. Больше нет ничего.
– Платок оставь.
Не прощаясь, Сергей пошел прочь, к своей лошади, на ходу поправляя вывернутые карманы. Мишель догнал его.
– Сережа, я с тобою! Позволь…
– Уходи.
Забрался в седло и поскакал к голове колонны, пряча лицо от ветра в ворот шинели, стараясь не глядеть на лица солдат.
– Господа, прошу в строй, – сказал он, проезжая мимо толпившихся у обочины офицеров.
Обогнав колонну шагов на пятьдесят, Сергей сдержал лошадь и отпустил поводья. Приближавшийся лес манил и пугал его.
«Господи, – молился он, – ты все знаешь, ты сердце мое ведаешь. Прости мне прегрешения мои, вольные и невольные. Отведи беду от Миши, от братьев моих, от всех, кто мне близок и дорог… Пусть я, только я один, отвечу за все». Лес приблизился, навис темной волной. Сергей остановил лошадь. Пушки были рядом, в ста пятидесяти шагах.
Вестфальский барон Фридрих Каспар Гейсмар, он же российский генерал-майор Федор Клементьевич, войны не любил… Двадцати лет от роду он – по настоянию отца – приехал в Россию искать богатства. Отец генерала был знатен, но беден, и достойно содержать семейство не мог. Трем дочерям на выданье необходимо было приданое, жена болела, младший сын учился в корпусе. Отправляя старшего сына в далекую и страшную Россию, отец плакал. Слухи же о несметных богатствах российских оказались сильно преувеличены. Фридриху пришлось несладко. Дальние гарнизоны, служба в обер-офицерах, ежедневные учения… Но вестфалец крепился, откладывал из жалованья скудные копейки. Посылал отцу. Рос в чинах, получал благодарности, отличался на полях сражений – но все равно мечтал о возвращении домой. Яблоневый сад, уютный домик….
Прищурясь, генерал смотрел в подзорную трубу. Он видел впереди, в поле, приближавшуюся колонну мятежников. Изображение расплывалось: труба была новехонькая, обращаться с ней генерал пока не научился. Ясно было только, что идут – и идут быстро.
В кармане у Гейсмара лежал приказ начальника армейского штаба, генерала Карла Толя, гласивший – никаких переговоров… Выполнять приказ генерал не хотел, он был человеком мирным. Но и не выполнить его он тоже не мог.
У генерала давно все было готово – пушки заряжены картечью, орудийные расчеты на своих местах. Артиллеристы ждали только его приказа, мерзли, переминались с ноги на ногу. За своей спиной генерал слышал тихие разговоры:
– Петро, глянь, швидко идут!
– Говорят, Мотовиловку сожгли, да пограбили…
– Мерзкое дело, господа!
– Мерзкое дело…
Генерал еще раз глянул в подзорную трубу: колонна приближались. Покрутил латунное кольцо: в окуляр попал главарь мятежников.
Подзорная труба позволяла увидеть запачканные грязью перчатки подполковника, поднятый от ветра ворот шинели, надвинутую на глаза фуражку. Генерал глянул на свои руки: перчатки сияли ослепительной белизной.
Федор Клементьевич знал Сергея Муравьева-Апостола. «Что же с ним произошло? – подумал генерал, – Исправный офицер, и у начальства на хорошем счету…» Он поймал себя на мысли, что – ежели все обойдется – любопытно будет спросить у подполковника, отчего все так вышло? И тут же отбросив эту мысль как несущественную, он опустил трубу. Взмахнул рукой:
– Пли!
Раздался визг картечного снаряда, за ним последовал глухой удар, послышались крики. Сергей натянул поводья, отпрянувшей было лошади, оглянулся назад. Увидел, как впереди колонны упал офицер – он не мог разглядеть, кто именно – и как к упавшему подбегают люди. «Господи, спаси их всех!» – сказал Сергей внятно, шевеля губами. Достал из кармана платок, встал в стременах, высоко, что было сил, поднял платок над головою. «Не стрелять! Сдавайтесь!» – крикнул он своим, не зная, услышат ли они его голос.
И пустил лошадь прямо на пушки.
Федор Клементьевич разглядывал в подзорную трубу эффект, произведенный выстрелом. Несколько мятежников упало, в том числе один офицер. Мятежное войско остановилось, Муравьев же, выхвативши белый флаг, скакал на лошади к лесу. Подполковник явно хотел сдаться.
За спиной Гейсмар опять услышал разговоры артиллеристов:
– Столько хлопот из-за нескольких подлецов и изменников!
– По какому праву вы так говорите, поручик? Я Муравьева знаю – это человек чести!
Стрелять по противнику с белым флагом было неблагородно, и генерал хорошо понимал это. На размышления генерал он отвел себе десять секунд.
Ипполит, ехавший на лошади в хвосте колонны, вдруг почувствовал, как кто-то крепко схватил лошадь под уздцы.
– Лошадь! Лошадь давай! – Мишель, бледный, с перекошенным лицом, грубо выдернул его из седла.
– Но я…
– Прочь!
Мишель оттолкнул его, вскочил на лошадь и бешено ударил ее в бока сапогами. Лошадь едва не сбросила седока и снялась с места галопом.
Гейсмар увидел одинокого всадника, мчавшегося к лесу наперерез Муравьеву. Одет он был в статское платье. «Кто знает, что на уме у этих безумцев?» – подумал генерал тоскливо. К тому же в кармане лежал приказ: никаких переговоров! И домик, домик в родной Вестфалии… Он поднял руку, разговоры за спиной смолкли.
– Пли!
Последнее, что увидел Сергей, был Мишель, стремительно мчавшийся через поле к нему наперерез. В следующую секунду из леса сверкнуло ослепительная бесшумная вспышка. Земля поднялась дыбом и дала ему пощечину.
– Сережа! – Мишель, доскакав, упал на колени рядом с ним. – Что? Что случилось? Боже, ты умер? Нет… Не стрелять! Не стрелять!
Мишель кричал что есть сил, срывая голос, обращаясь и к своим, и к чужим. Взяв из руки Сергея платок, поднял над головой.
В колонне белый платок наконец увидели.
– Предатель! Веня, что это?
– Должно быть, так надо, Анастас!
– Нет! Щепилло убит! Зачем?!
Ипполит стоял на том самом месте, где Мишель отобрал у него лошадь. По левому рукаву зеленого квартирмейстерского сюртука стекала кровь, эполет сорвало выстрелом. Но контузия не давала почувствовать боль.
– Поля! – Матвей подбежал к нему. – Перевязать надобно.
Разорвав рукава сюртука и рубахи Ипполита, он принялся осматривать рану. Кровь текла сильно, и Матвей, оторвав рукав до конца, свернул его и стал накладывать повязку.
– Потерпи. Перевяжу и фельдшера сыщу. Должен же быть у них фельдшер?
Среди бушующего солдатского моря вдруг раздался крик:
– Батальонного убило!
Рука Матвея дрогнула, он замер.
– Поля, милый, погоди, ну одну минуточку… Я – к нему, я скоро, я вернусь… Погоди, держи вот… Стой здесь и никуда не отходи, ладно? Крепче только держи…
Он сунул в руки Ипполиту конец повязки и побежал на крик.
К Сергею медленно возвращалось сознание. Он открыл глаза, провел ладонью по лицу Мишеля.
– Ты жив… Слава богу. Братья мои где? Где Матвей?
Надвигались сумерки. Наблюдать за картиной боя становилось все труднее: Федор Клементьевич смотрел в подзорную трубу, то и дело закрывая левый глаз. Еще со времен Кульмской битвы, где он получил контузию в голову, левый глаз генерала видел хуже правого и уставал намного быстрее. Муравьев упал, возможно, был убит. Подъехавший же к нему всадник в статском не представлял угрозы: в руках его генерал рассмотрел все тот же белый платок.
Мятежный строй начал рассыпаться, солдаты сбивались в группы. Офицеры метались по полю, пытаясь собрать и построить их. К лежавшему на земле Муравьеву подбежал еще кто-то, снова в статском. Генерал поднял руку:
– Пли!
Потом подозвал к себе адъютанта:
– Левернштерну передайте, пусть атакует немедля.
Через несколько минут из-за леса выскочил на рысях гусарский эскадрон во главе с подполковником Левенштерном.
Матвей подбежал к Сергею, подбородок его трясся, зубы громко стучали.
– Сережа! Живой!
Матвей склонился над раненым братом. Хотел посмотреть в глаза, но глаз не увидел: лицо было залито кровью. Матвей наклонился совсем низко, вытер рукою кровь с лица брата. Чуть приподнявшись на локтях, Сергей прошептал одними губами, так, чтобы только Матвей мог слышать: «Страшно мне… пристрели…».
Матвей сглотнул комок в горле, вынул пистолет – и почувствовал сильный удар по руке. Пистолет упал на землю, в грязную лужу. Матвей обернулся.
– Не позволю! – хрипло прошипел Мишель, – Не смей! Он живой!
– Дурак! Ты понимаешь, на что его обрек?! Дурак! – крикнул Матвей. И бросился бежать – туда, где остался раненый Ипполит.
