Красноватая полная луна будто выглянула из-за укрытия, откуда она озорно следила за кем-то. Сперва, только появившись, она была огромной, но, поднимаясь выше, светлела и становилась меньше. Лунному свету придавала неповторимый оттенок темная зелень земли, теплая погода располагала к сближению. Силья Салмелус глядела на все своими темными глазами, лунный свет падал на ресницы и отражался огоньками в зрачках… Принесено было деревенское пиво, люди оживились, каждый замечал лишь своего собеседника. Парочкам было легко исчезать и вновь появляться. К тому же в танцах наступил перерыв, музыкант ушел выпить кофе или пива. Затем он снова взял гармонь и заиграл очень красивый вальс.
Радостное настроение профессора стало еще более приподнятым. Какое-то мгновение он прислушивался к музыке, морща лоб, потом встал и направился к гармонисту. «Дай-кось, я тоже сыграю», — сказал он, уже отнимая при этом гармонь, как давеча на поле отнял у жнеца серп. «Ишь ты, вроде бы и звучит как чужая», — сказал хозяин гармони. Профессор растягивал меха вовсю, он подмигнул оказавшемуся как раз рядом молодому господину, танцевавшему с Сильей, и принялся довольно громко напевать шведскую песенку.
Зала была заполнена танцующими, всем хотелось плясать именно под аккомпанемент профессора. Теперь старик пел уже в полный голос, и играл он долго, до тех пор, пока оставалась хоть пара танцующих.
Силья и Армас не обменялись во время танца ни словом, но они прижимались друг к другу ближе и дольше, чем прежде. «Пойдем…» — шепнул парень на ухо девушке.
Никого не было ни во дворе, ни на крыльце, когда они вышли, — никого, кроме луны, смотревшей на то, что было видно. Стало немного прохладнее, с сухой глинистой проселочной дороги тянуло легким ночным запахом, кто-то шуршал в сумеречной траве, то ли мышь, то ли потревоженный кузнечик. Сенной сарай стоял на бугре, за невысоким кустарником. Никто не видел, как они шли туда, в этом можно было быть уверенными. Профессор, наверное, перестал играть, поскольку с крыльца во двор выплеснулось несколько сопровождавшихся смехом фраз, произнесенных мужчинами, девушки, которые были с ними, не подавали голоса. Все они со двора направились куда-то в сторону родника, никому не пришло в голову пойти в сенной сарай.
Ночь была теплой, за минувшие недели солнце успело зарядить молодежь всей своей летней энергией, кровь пульсировала в наполненных сосудах, и вместе с этим в нервной системе просыпались все заложенные туда природой инстинкты, ведущие и к огорчению и к радости. Прохлада ночи сгустила утомительную жару дня. Молодые пары, посвятившие себя друг другу, стремились к сближению, да и те, чьи взоры только что впервые встретились и зажглись, теперь прогуливались по тихим окольным тропинкам, сторонясь таких людей, у которых, по их мнению, никогда ничего подобного не было и которые по этой причине позавидовали бы им и распустили про них злые сплетни; к подобным относились особенно пожилые бабы и живущие самым тяжким трудом мужчины средних лет… Сотни и тысячи пар прогуливались так, украдкой, и не ведали, что творят. Ибо, выполняя грубое повеление природы, их души погружались в глубокий и по-детски чистый полусон. Одинаково действовали эти определенные мгновения и на грубого, сквернословящего батрака, заполучившего в товарки птичницу из имения, и на чистого, высокородного юношу, в объятиях которого раскрылся из бутона чистосердечный и невинный человеческий цветок. Никто из них и не думал в те мгновения, к чему стремилась природа, направляя их таким образом. Это была для них лишь жизнь, лучший аромат юной жизни — вплоть до крайне примитивного начала события. Едва же оно совершилось, природа как бы устранилась, последующие настроения ее не касались. Пара могла усыплять на миг друг друга в объятиях, задернуть занавесь между случившимся и начинающимся вскоре светом будничного утра.
— Пойдем еще танцевать, — сказала Силья, пылко прижимаясь к руке любимого.
— Вряд ли там кто-нибудь еще есть, — ответил на это молодой человек несколько прохладно.
Они пошли во двор. С крыльца сошел молоденький, утомленный выпитой брагой участник толоки с мерзкой гримасой на посеревшем лице. Парень поспешно скрылся из виду. Тут показалась и София и крикнула Силье и ее спутнику, что посудина с брагой там-то и там-то, она больше не хотела, чтобы брага была доступна всем, а то несколько молоденьких парнишек уже налакались. Пусть пьют теперь простой квас, но для вас там осталось, пойдите и выпейте.
Они и пошли, было приятно, что им вместе доверили такой секрет, хотя и маленький. Сама того не замечая, Силья все еще висела на руке молодого человека, словно и не думала отцепиться, да и он не осмеливался отстранить ее, трепещущую. К тому же тут и некого было стесняться. Профессор, и Лаура, и дачники из Раухалы — все уже ушли. Уходя, они поискали взглядами Армаса, но подумали, что он уже ушел раньше.
Силья пила брагу с азартом, ее настроение все еще было на подъеме. Протягивая другу кружку с брагой, она так жадно впивалась в него горящими глазами, что юноше казалось, будто он под ее взглядом становится меньше. Гармошка в доме разразилась новой полькой. Они пошли танцевать. Сквозь пыль была уже различимой розовость утренней зари, пальцы музыканта, случалось, путали клавиши, а те клацали гораздо громче. Один совсем молоденький батрачок, усердно плясавший всю ночь и ничуть не пьяный, все еще продолжал танцевать, хотя его пристяжной воротничок пропотел, скомкался и слипся. Парнишка приглашал всех женщин по очереди, вежливо просил и Софию. Пригласил и Силью. Армас смотрел на их танец и был необыкновенно растроган — этот парнишка оказался истинным джентльменом, ведшим себя безупречно.
Когда Силья освободилась, Армас показал ей жестом, что пойдет еще к известной посудине, хлебнуть браги, и Силья последовала за ним. В глазах девушки глубоко горел огонь, и она не произносила ни слова, у молодого человека бело сверкнули передние зубы, когда он, выпив браги, облизал губы.
— Ну, а теперь, Куккола, сыграй-ка профессорский вальс! — крикнул молодой господин ненужно громко.
Зазвучал вальс, и все присоединились к танцующей паре. Две немолодые скотницы, которым не хватило кавалеров, танцевали вдвоем. Они буквально чванились тем, что еще не спят. Для них было достаточно захватывающим, уйдя отсюда и не поспав ни минуты, пойти прямо на скотный двор и выдоить коров, а затем, когда солнце будет уже высоко, выгнать стадо на знакомое огороженное пастбище через знакомые покосившиеся ворота по старым, оставленным коровами следам.
Когда «профессорский» вальс кончился, эти-то скотницы как бы и подали знак к окончанию всего. Они взяли свои полушалки и пошли прочь так, чтобы все это видели, за компанию с ними отправился и тот батрачок-джентльмен. На этом танцы кончились. Ээмили Куккола еще немного поглазел, но затем собрался уходить. Перед уходом София повела его еще выпить браги. День занялся ясный и яркий, пыль и песок на полу были уже ясно видны рядом с местами, оставшимися чистыми.
Когда вышли из избы, стал еще заметнее уже начавшийся день, вернее, раннее утро, что является даже более точным определением, чем «день». Казалось каким-то совсем далеким то время, когда тут был профессор, барышня Лаура и те дачники из Раухалы. Они как бы больше совсем не принадлежали к этому миру Кулмалы, который теперь воцарился тут и казался уменьшившимся и гораздо более близким. Во всяком случае, Армас подумал об этом в то время, как девушка все смелее висела у него на руке.
С ними обоими такое происходило впервые. Правда, юноша и прежде, в других ситуациях, танцевал с многими девушками, и многие из них гуляли с ним, опираясь на его руку, но ничего подобного сегодняшнему там не было. Силья же этой ночью ничего не взвешивала, ее несло дальше по обрамленной цветами дороге жизни, именно сегодня ночью она поднялась на вершину ее и мчалась все быстрее. Душу ее наполнял огонь чувства, и наряду с этим тело ее испытало нечто непредвиденное, удивительное, нежное, вызывающее боль — что-то, от чего теперь нельзя было отказаться, да и не хотелось, нечего было стыдиться, не от чего было отказываться — до тех пор, пока можно держаться за эту руку, до тех пор, пока можно вот так доверять полностью, доверять…
До момента, когда каждому из них обычно нужно было вставать с постели, было еще несколько часов. Силья мечтала, что они еще могли бы побыть где-нибудь в спокойном месте, посидеть обнявшись, все больше сближаясь. Это нечто новое и удивительное еще притягивало ее. Это было что-то такое, что она раньше лишь предчувствовала, не такое, о чем она слыхала во многие будничные моменты своей жизни, оставляя услышанное без особого внимания и никогда больше о нем не раздумывая; то услышанное стекало с нее, как вода с вынырнувшей утки. Итак, переживания этой ночи не имели в ее сознании ничего общего с чем-либо слышанным ею раньше. У них не было ничего общего ни с прошлым, ни с будущим, они были переживаниями лишь этой восхитительной ночи, и все, что было досель, было для этого, а что будет после — представить себе невозможно.
