в Царстве Польском трактовку истории, которая уже сформировалась в Российской империи. Решение не фиксироваться в момент нахождения в Варшаве на памяти о польской агрессии периода Смуты и эпизоде с унижением детронизированного Василия Шуйского мало чем отличалось от стратегии забывания Отечественной войны 1812 г. Польская версия – незапрещенная, то есть де-факто разрешенная – функционировала в значительной мере автономно. Польша, утратившая независимость за несколько десятилетий до описываемых событий, в глазах российской власти не потеряла право считаться политическим субъектом, формирующим в том числе и собственную версию национальной истории[1609].
Глава 10
«Я найду средство… простить»
1830–1831 гг
10.1. «Еще не поздно изгладить минувшее!»: Николай i и начало польского восстания
Стратегия управления Царством Польским, которой придерживались российские императоры вплоть до 1830 г., сопровождавшаяся к тому же колоссальными финансовыми вливаниями и экономическими преференциями, сформировала основу для укрепления субъектности территории. Восстание 1830–1831 гг. стало наиболее ярким проявлением нового польского взгляда на себя, свои права и возможности[1610].
Сейчас восстание принято обозначать 1830–1831 гг., однако в советской исторической литературе оно часто датировалось одним только 1831 г., или именовать «ноябрьским», с отсылкой к 17 (29) ноября 1830 г., то есть к моменту нападения на Бельведерский дворец великого князя Константина. Такая не вполне, казалось бы, логичная схема имела четкое обоснование, поскольку период активных боевых действий русской армии на территории Польши пришелся именно на 1831 г. Русское общество было проинформировано о событиях в столице Царства Польского императорским манифестом «О возмущении, происшедшем в Варшаве» еще 12 декабря 1830 г.[1611], но о переходе императорской армии через границу с Царством стало известно лишь в самом конце января[1612].
Рассмотрение хронологии восстания показывает, что императору Николаю потребовалось несколько месяцев, чтобы открыть военные действия против мятежников[1613]. И это при том, что восстание началось с покушения на жизнь Константина Павловича, то есть представителя правящей династии, при этом последнему удалось спастись исключительно благодаря счастливому случаю. В первые дни восстания в Варшаве были убиты несколько лояльных Николаю I польских генералов, создано временное правительство и назначен диктатор.
Анализируя события этих месяцев, современники, а за ними и историки много рассуждали о неверных действиях цесаревича, отказавшегося от подавления мятежа в первые его часы или даже дни, а затем отпустившего, то есть фактически отправившего в Варшаву лояльные ему польские части. В потоке этих высказываний появляется и прагматическое объяснение паузы, которую взял Николай I: императору необходимо было собрать войска против мятежников. Империя вполне последовательно реализовывала установку о польской армии как «передовой страже»: на западных рубежах страны были сосредоточены главным образом войска Царства, ставшие теперь мятежными. Кроме того, войска, измотанные Русско-турецкой войной 1828–1829 гг., размещались на зимних квартирах, и их перемещение к границе Царства потребовало времени. Назначенная в поход русская армия составила 183 тыс. человек[1614]; сбор и организация частей заняли не менее трех месяцев[1615].
Не отрицая реальных сложностей, с которыми столкнулся Николай I, стоит отметить, что поворотным моментом в процессе принятия решения о силовом подавлении восстания стала произошедшая в Варшаве детронизация – декларативное лишение императора Николая (и Романовых вообще) польского трона. Именно после получения информации об этом монарх издал упоминавшийся манифест о переходе русской армией границы Царства Польского. Иными словами, повестку дня и логику развития событий первых месяцев восстания формировала в значительной мере польская сторона.
В ноябре – декабре 1830 г. российские власти распространяли в Царстве прокламации, обращенные к польской армии. В них упоминались благодеяния императора Александра[1616] и участие польских офицеров в Русско-турецкой войне («Мы все с удовольствием приняли это ратное товарищество, еще более укрепившее связь между русскими и польскими войсками»[1617]). Кроме того, по получении известий о начале восстания в Варшаве Николай обратился с «Воззванием» и к Царству Польскому. Сообщив, что произошедшее наполнило его сердце «прискорбием», император представил собственную версию случившегося: по мнению монарха, «сборище людей недостойных… дерзнуло умышлять на жизнь Брата Государя», они же «склонили часть войск к измене», распространив «пагубные заблуждения». При этом Николай избегал использовать сильные выражения: в «Воззвании» слово «измена» было использовано лишь один раз и, как видно из приведенного выше примера, в сглаженном варианте («склонили к измене»). В целом текст воззвания был построен в соответствии с риторическим приемом, схожим с тем, при помощи которого в течение предшествующих полутора десятилетий оправдывались действия поляков в рядах армии Наполеона.
В ставшем уже традиционным стиле монарх упомянул и присущее нации мужество, и славное польское имя, на которое покусились восставшие. Император даже похвалил польскую армию: достойным упоминания он счел «храбрый Конно-егерский полк», который, оставшись лояльным цесаревичу, «явил новый, навсегда незабвенный опыт сих доблестей». Далее император обращался к польским войскам: «Воины! следуйте сему примеру; оправдайте ожидание Монарха, коему вы дали клятву верности»[1618]. Требуя освободить всех задержанных российских подданных и восстановить власть гражданских структур, Николай I обещал прощение, сообщая о своей уверенности, что «минутное завлечение» пройдет, а «изгладить минувшее» не поздно. «Воззвание», датированное 5 (17) декабря 1830 г., было опубликовано в Царстве Польском 1 января 1831 г.[1619]
В соответствии с традицией разделения риторики условно внешней (направленной на Царство Польское) и внутренней (обращенной к Российской империи) манифест, опубликованный в России в связи с ноябрьскими событиями в Варшаве, был совершенно иным. Здесь «завлечение» и «заблуждение» превратились в «измену» и готовившийся в тайне «мятеж». Обращаясь к подданным Российской империи, монарх писал о своих старших братьях – Александре и Константине. Первый, распространявший щедроты на Польшу, не смог, в трактовке документа, обезоружить «злоумышленных» людей. Манифест (конечно, не прямо) предлагал интерпретацию, в рамках которой необдуманная, чрезмерно лояльная по отношению к Царству Польскому и в конечном итоге обернувшаяся мятежом политика приписывалась исключительно Александру I. Сам же Николай представал в образе брата и монарха, вынужденного следовать по стопам предшественника на престоле[1620]. Впоследствии в частных разговорах император воспроизводил именно эту трактовку: «Покойный брат осыпал их (поляков. – Прим. авт.) милостями; я религиозно уважал его дело»[1621].
Упоминание в российском манифесте великого князя Константина Павловича было вызвано необходимостью объяснить сразу несколько его решений – уход из Варшавы вместо решительных действий, способных подавить выступление в самом начале, и фактический отказ от поддержки лояльных ему польских частей. Первое, как следует из манифеста, объяснялось желанием Константина не допустить вражду между братскими народами: в разных частях Варшавы распространился «нелепый слух, что Российские войска истребляют мирных жителей», это заставило великого князя покинуть город, чтобы «явно доказать нелепость и коварство извета, и дать гражданским Начальствам время и
