время, а Василий Шуйский, совершенно не востребованный в контексте современной публичной истории, воспринимался как один из самых значимых персонажей эпохи. В конце 1820‐х – начале 1830‐х гг. его имя в текстах самого разного рода упоминали особенно часто.
Как известно, Н. М. Карамзин скончался в 1826 г., не успев закончить 12‐й том «Истории государства Российского». Последний был подготовлен к публикации К. С. Сербиновичем и Д. Н. Блудовым и опубликован тремя годами позже. Издание начиналось словами: «Василий Иоаннович Шуйский, происходя в осьмом колене от Димитрия Суздальского… был… сыном Боярина-Воеводы, убитого Шведами в 1573 году»[1556]. Далее практически весь том был посвящен Шуйскому, обретавшему на страницах книги черты уникальной личности, само существование которой высветило то, как в противостоянии с Речью Посполитой проходило становление Российского государства. «Чья судьба в Истории равняется с судьбою Шуйского? Кто с места казни восходил на трон..?»[1557] – писал Карамзин о приходе царя к власти; «Шуйский пал с величием в развалинах Государства»[1558], – о конце его жизни.
12‐й том освящал основные события царствования В. Шуйского и подробно фиксировал все связанное с его пленом и присягой, названной «торжеством» Сигизмунда[1559] и «унижением» Шуйского[1560]. В книге содержался рассказ о том, как облаченного в парчу Шуйского доставили «в открытой богатой колеснице, на шести белых аргамаках»[1561] в замок, где состоялось действо, и описание того, что последовало после присяги, – смерть в плену, строительство Московской часовни (причем с полной цитатой, появившейся на мраморной плите[1562]) и, наконец, возвращение останков царя в Москву. Упомянул Карамзин даже историю с картинами Долабеллы[1563]. Решение Петра I о вывозе полотен он завершал восклицанием: «Рукою могущества стерты знамения слабости»[1564].
Эпизод с клятвой Шуйского у Н. М. Карамзина передан исключительно эмоционально. Унижение свергнутого царя, которого историк называет «державным пленником»[1565] и «царем-невольником»[1566], подчеркнуто здесь действиями поляков, упивающихся победой: «Сие зрелище, данное тщеславием тщеславию, надмевало Ляхов от Монарха до последнего шляхтича, и было, как они думали, несомнительным знаком их уже решенного первенства над нами, концом долговременного борения…»[1567] Однако самым примечательным оказывается эпизод встречи царя Василия и Ю. Мнишека: «Все взоры были устремлены на сверженного монарха, с живейшим любопытством и наслаждением: мысль о превратностях рока и жалость к злосчастию не мешала восторгу Ляхов. Продолжалось молчание: Василий также внимательно смотрел на лица Вельмож Польских, как бы искал знакомых между ими, и нашел: отца Маринина, им спасенного от ужасной смерти, и в сию минуту счастливого его бедствием»[1568]. Карамзин «читал» прошлое через оптику настоящего – отсюда и обращение к эмоциональному нарративу, и рассуждение о польской неблагодарности. Примечательно, что рецензии на «Историю государства Российского» опубликовали сразу несколько фигур, заметных в польском общественно-политическом поле, в частности А. Чарторыйский и И. Лелевель. Их тексты были напечатаны и в российской прессе[1569].
Число художественных произведений, в которых Шуйский был одним из героев, в эти годы было также исключительно заметным. Выстраивая тексты в хронологической последовательности, стоит отметить К. Ф. Рылеева, А. С. Пушкина, Ф. В. Булгарина и А. С. Хомякова[1570]. Во всех случаях царь Василий появлялся как значимый, но не главный персонаж. Используя его в качестве героя, который должен был тем или иным образом подсвечивать фигуру Дмитрия Самозванца, авторы обращались к ряду биографических позиций – принадлежности к роду Рюриковичей, участию в следствии по делу царевича Дмитрия и заговору против Лжедмитрия, когда осужденный Шуйский был прощен перед самой казнью, и, наконец, свержению Лжедмитрия и избранию Василия на российский престол.
Трактовки образа, различаясь своей проработанностью, в значительной мере схожи. Во всех текстах Шуйский (за исключением К. Ф. Рылеева, у которого он оказывается исключительно храбрым воином, возглавившим «народное возмущение»[1571]) появляется как «лукавый царедворец» (А. С. Пушкин), «пронырливый» и властолюбивый князь (Ф. В. Булгарин) или герой и патриот, в котором постепенно просыпается жажда власти (А. С. Хомяков)[1572]. Ни в одном из текстов интерпретация образа Шуйского не была связана с его пленом в Польше.
Но вернемся к императору Николаю, его поездке в Варшаву и реакции на польское мемориальное пространство. Император был вполне погружен в литературную жизнь эпохи, читал и Карамзина, и Пушкина[1573]. Примечательно, что заключительный том «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина был опубликован в начале 1829 г., когда Николай I уже готовился к коронации, а целиком многотомное издание увидело свет в конце года, когда монарх планировал вторую поездку в Варшаву с целью открыть сейм. Очевидно, впрочем, что информацию о Смуте Николай I мог почерпнуть и много раньше, еще будучи великим князем.
Император получил хорошее образование, содержание которого определялось предположением о его возможной будущей роли. В 1809 г. вдовствующая императрица Мария Федоровна делилась со своим секретарем Г. И. Вилламовым соображением, что престол все-таки когда-нибудь перейдет к Николаю, ведь ни у императора Александра, ни у великого князя Константина Павловича не было детей, хотя они давно состояли в браке[1574]. Александр I, как известно, размышлял относительно обучения Николая в Царскосельском лицее. Проект реализован не был, а все решения относительно обучения великого князя были отданы в руки вдовствующей императрицы Марии Федоровны и воспитателя великого князя М. И. Ламсдорфа, находившегося в родстве с Лагарпом. Николай Павлович оказался способен к языкам: превосходно говорил по-французски, владел английским и немецким, но предпочитал русский. Среди его учителей были профессор русского языка и словесности Дерптского университета Г. А. Глинка и генерал-майор Н. И. Ахвердов, известный знаток изящных искусств. С ними юный великий князь изучал русский язык, русскую историю и географию[1575].
Известно, что будущий император был увлечен Петром Великим. В 1812–1813 гг. он составил краткое описание правления первого российского императора[1576]. Впрочем, древняя история России также серьезно занимала юного великого князя. М. А. Корф, собравший материалы к биографии императора, полагал, что «в конце 1803 г. Николай Павлович уже сам читал русскую историю, сильно порицал вражды удельных князей и приходил в восторг от Владимира Мономаха, который побив половцев, оставил всю добычу воинам… Наконец, в 1804 г. у Николая Павловича уже было много книг: …„Деяния Петра Великого“ Голикова… сочинения Ломоносова… исторический лексикон, сочинения Лафонтена… извлечения из Плутарха»[1577].
После возвращения в Россию из действующей армии, начиная с декабря 1815 г., Николай Павлович, в тот момент уже девятнадцатилетний юноша, прошел еще несколько курсов с некоторыми из прежних своих профессоров. М. А. Корф указывает, что в начале 1816 г. Николай Павлович изучал
