с Ахвердовым русскую историю, а именно царствование Иоанна Грозного, Федора Иоанновича, Бориса Годунова, а также изложение событий времен Лжедмитрия[1578].
Как и многие аристократы в России того времени, Николай начал изучение истории России по книгам французских авторов. Одним из таких изданий стало многотомное сочинение «История России» Пьера Левека, вышедшее в Париже в конце XVIII столетия. Левек владел источниками и некоторое время жил в России, являясь преподавателем кадетского корпуса. Его работа имела большой успех во Франции, а в 1787 г. была переведена на русский язык и издана в типографии Н. И. Новикова. Существует предположение, что публикация многотомника была осуществлена при участии Н. М. Карамзина[1579].
Известно, что вдовствующая императрица Мария Федоровна цензурировала некоторые места из Левека: например, скрытое указание на участие Екатерины II в убийстве Петра III[1580]. Едва ли вдовствующая императрица, впрочем, видела практический смысл скрывать от Николая историю Смутного времени, которую Левек рассказывал достаточно подробно. В его книге есть и описание правления Василия Шуйского, названного в работе «несчастным царем»[1581], наряду с повествованием о лишении его престола и насильном пострижении, когда низложенный царь, как отмечает автор, отказался произнести обеты отречения от мирской жизни[1582].
Довольно подробно рассказывает Левек о передаче пленника гетману Жолкевскому, а также о смерти утратившего власть царя: «Жолкевский… отправил к Сигизмунду Шуйского, его жену и братьев – Дмитрия и Ивана. Потом всех их доставили в Варшаву, где держали в заточении. Там они и умерли. Среди русских говорили, что царя и его брата Дмитрия отравили в тюрьме»[1583]. Интересно, что оценка деятельности Шуйского оказалась у Левека увязана с действиями Сигизмунда III: «Их (братьев Шуйских. – Прим. авт.) похоронили прямо на дороге и в том месте поставили колонну с лицемерной надписью, будто бы от имени Сигизмунда, которому приписывался этот славный подвиг – держать в заключении уже свергнутого и постриженного в монахи государя. Судьба Шуйского сложилась несчастно, и его можно пожалеть, если забыть, как подло он искал благосклонности Годунова. Впрочем Борис погубил его семью. Но Шуйский поддерживал преступные интересы этого честолюбца и в сговоре с ним жестоко и несправедливо преследовал вдову царя Ивана и ее родню. А если еще и предположить, что Шуйский виновен в смерти Скопина-Шуйского, которого должен был любить как своего племянника, наградить как самого верного подданного и быть благодарным как своему защитнику, тогда сочувствие к нему может поубавиться, а останутся презрение и ненависть. Но Шуйский носил корону и как государь был братом Сигизмунда. И недостойно для короля его судить»[1584]. П. Левек дает оценку царю Василию Шуйскому, в вину которому ставится поддержка Бориса Годунова и убийство племянника – известного полководца М. В. Скопина-Шуйского. С другой стороны, историк, признавая несчастья, обрушившиеся на Шуйского, осуждает Сигизмунда III, который не должен был «судить» поверженного московского царя. Историк не пишет о состоявшейся в Варшаве церемонии принесения присяги, но повествует о мемориале, устроенном Сигизмундом на месте захоронения Шуйского.
Как же император воспользовался существующими у него знаниями во время подготовки и проведения коронации? В переписке с великим князем Константином Павловичем и другими участниками событий, а равным образом и в материалах архивных дел, отражающих процесс подготовки к церемонии, нет никакой рефлексии относительно специфики мемориального контекста. Присяга Шуйских при обсуждении и организации коронации никогда не упоминалась, а топография Варшавы появлялась в источниках личного происхождения и русской прессе без какой-либо привязки к историческим событиям или без интерпретации последних. Так, А. Х. Бенкендорф, отметивший в воспоминаниях зал Сената в Варшавском замке, уточнил лишь, что для церемонии была выбрана «огромная зала… замечательная по некоторым историческим воспоминаниям»[1585]. Статья в «Отечественных записках», повествовавшая о коронационном шествии из замка в собор Св. Яна, отмечала только то, что «вокруг Сигизмундовой площади, по которой должна была шествовать процессия, были построены скамьи в виде амфитеатра для 3000 особ»[1586]. В «Вестнике Европы», который поместил в одном из летних номеров 1829 г. материал о Варшавском замке, упоминание королей Сигизмунда III и его сына Владислава IV вообще не было привязано к истории Смутного времени или их роли в событиях, развернувшихся в Московском царстве в начале XVII в.[1587] В другом случае описание Мраморной залы замка, оформленной картинами из жизни польских королей, также не имело никаких отсылок к России[1588]. Иными словами, для прессы коронация не стала поводом прямо вспомнить или хотя бы упомянуть между делом историю русско-польской войны.
Московская часовня вообще не нашла отражения в указанных документах. С одной стороны, она находилась на некотором расстоянии от места основного церемониального действа[1589]. С другой стороны, эта часть Варшавы стремительно изменила свой облик в конце царствования Александра I: к моменту приезда императора Николая перед Московской часовней, к тому времени почти руинированной[1590], возвышалось здание Общества друзей наук, строительство которого было инициировано в 1820 г. С. Сташицем, директором Комиссии промышленности и искусств в Царстве Польском[1591]. Здание могло скрыть от глаз часовню[1592]. В любом случае появление дворца Сташица переформатировало окружающее пространство, сместив акценты в сторону от мавзолея Шуйских.
Но мог ли император просто не заметить часовню? На этот вопрос однозначного ответа нет. Скорее всего, Николай не захотел ее замечать. Обращает на себя внимание тот факт, что церемониальный въезд в город во время коронации был перенесен в другую сторону по отношению к Королевскому тракту, который проходил рядом с часовней. Для обеспечения движения кортежа пространство в городе было реорганизовано: у Пражских ворот был сооружен специальный мост[1593]. Эти изменения происходили в другой части Варшавы и на значительном отдалении от часовни. Среди приближенных императора вопрос выбора маршрута для движения кортежа затронул лишь А. Х. Бенкендорф, отметивший, что решение о возведении нового моста ниже по течению Вислы было связано со стремлением избежать «крутого подъема, который вел к Варшаве от Пражского моста»[1594].
Николай и сопровождавшие его чиновники и военные едва ли могли избежать проезда мимо Московской часовни в те дни, когда совершались поездки в Уяздов или Вилянов. Расположение объекта было действительно ключевым: не зря русские источники XVII в. описывали часовню как мавзолей, стоящий на пересечении едва ли не всех дорог. «Новый летописец», например, так характеризовал это место: «В Литве ж царя Василья (Василия Шуйского. – Прим. авт.) и брата ево, князя Дмитрея и со княгинею умориша и повелеша их положити на пути, кои изо всех государств пришли дороги… себе на похвалу, Московскому государству на укоризну»[1595].
