Вернувшись снова в цех, Иштуган ощутил, как соскучился по своему станку, по своему рабочему месту, очень скоро увлекся работой, и угнетавшие его мутные, как осенняя дождевая лужа, чувства понемногу рассеялись.
Несколько дней подряд он пробовал обрабатывать валы различными резцами, то на одной, то на другой скорости, с различной толщиной и шириной стружки. Составил схемы прогиба детали, износа резцов, испытал и сравнил разные методы гашения вибрации. Блеснула, как ночная зарница, догадка, и Иштуган, как рыбак, у которого начал дергаться поплавок, забыл обо всем на свете. Даже неприятности, случившиеся с женой, не могли оторвать его от зарождающейся, неясной еще мысли, приманчивым огоньком замаячившей вдали.
Вернулся он домой в приподнятом настроении и, вытащив свои старые материалы о вибрации, зарылся в расчетах, заглянул в присланные профессором и взятые из библиотеки книги. И сверкнувшая зарницей догадка поманила его с новой силой.
Иштуган и не заметил, как долго просидел он в раздумье. Вышел на кухню и закурил. Потом снова склонился над столом, сделал повторные расчеты и опять вышел курить.
В механическом цехе сегодня проводили производственное совещание, — отец задержался и приустал. Но все же, поужинав, не утерпел, зашел к Иштугану.
— Вибрацией занят, сынок? — движением головы показал Сулейман на бумаги.
— Да, отец, и так мы здорово задержались с этим делом.
— Га, задержались… Ты, сынок, того… не те слова начал говорить. Она, эта вибрация, каждый день вытягивает из меня жилы, проклятая. Попробуй тут забыть. Чуть увеличил скорость, — она тут как тут, змея ядовитая.
— А ты не очень спеши, отец, — Иштуган улыбнулся уголком рта, — лучше дело будет.
— Га, все уйдут вперед, а я — в хвосте… Нет, не бывало такого и не будет. Против естества своего не попрешь, сынок. Люблю скакать впереди.
Пока Сулейман сыпал эти привычные для него слова, глазами он с жадностью оглядел разложенные на столе бумаги. За долгие годы у него выработался почти безошибочный нюх, по каким-то неуловимым подробностям он схватывал затаенные мысли Иштугана. И сегодня при первом же взгляде уловил, что у сына что-то припасено для него.
Иштуган положил перед отцом схему отжатия детали при гашении вибрации. Сулейман быстро сходил к себе за очками и, водя толстым шершавым пальцем по бумаге, начал сам сравнивать цифры, перебрасываясь с сыном короткими замечаниями.
— Га, — сказал он, — тут как в зеркале. Кажется мне… — он почесал свою черную бородку, — эти методы… как их… гашения вибрации путем уменьшения и увеличения скорости резания более стоящие, а? Смотри, кривая как падает.
— Падает-то падает, отец, но для чего ты борешься с вибрацией? Уменьшим скорость резания — вибрация меньше, но и выработка твоя тоже снижается. На это ведь ты не пойдешь.
— Конечно, не пойду.
— Значит, этот метод не годится.
— Да, не годится, — упавшим голосом согласился Сулейман.
— Пока что у нас один путь гашения вибрации — путем увеличения скорости…
— А он дает что-нибудь дельное?
— Не могу еще определенно сказать.
— А-а, — протянул Сулейман. Его интерес явно падал. Он подосадовал, что на этот раз нюх подвел его: не было сегодня у сына находок.
Иштуган понял, что происходит с отцом, и невольно усмехнулся.
— Ты слишком торопишься, отец. В науке очень важно установить факт.
— А, оставь, сынок, какая тут наука, какой тут факт. Разве я не увеличивал скорость? Ты уже забыл, что заваруха с этого и началась, со скорости. А ты рассказываешь мне тут сказку про белого бычка.
За чаем Сулейман с явной целью подзадорить Иштугана рассказал о том, как ловко «машинные доктора» механического цеха Карим и Басыр отремонтировали оставшийся со времен Ярикова болторезный станок, приспособив эту старую черепаху для обработки новых деталей.
Поняв намек отца, Иштуган подмигнул сидящим за столом:
— Ты, отец, расскажи лучше, как они одурачили Аухадиева.
— Про Аухадиева ничего не знаю.
— И не слышал?
— Нет.
Иштуган покачал головой.
— Еще называешь их своими питомцами, а сам не знаешь даже, чем они занимаются. Я в другом цеху, и то до меня дошло.
Аухадиев пообещал Кариму с Басыром, если поставят пол-литра, все свои секреты открыть. Ребята согласились. Пошли в закусочную. Распили пол-литра. Аухадиеву показалось мало. Он стал уговаривать ребят взять еще по сто граммов, а с обещанным секретом тянул. Ребята переглянулись и сказали: «Ладно, Ахбар-абзы, ступай возьми, а деньги вместе будем платить». Только Аухадиев ушел за водкой, ребята и улизнули. У Аухадиева не хватило денег расплатиться, и он вынужден был оставить в закусочной шапку в залог.
Иштуган с веселым смешком и рассказал об этом отцу, Сулейман-абзы хлопнул тыльной стороной левой руки о натруженную ладонь правой.
— Ну, артисты! — вырвалось с восхищением у него. — Аухадиеву на всю жизнь наука, ха-ха-ха…
Но через мгновение Сулейман посерьезнел, задумался. Сегодня ребята пили с Аухадиевым забавы ради, а там, глядишь, начнут пить по-настоящему. На этот раз они оставили Аухадиева в дураках, а завтра, возможно, их самих околпачат. Дело такое…
В семье Уразметовых и особенно у Сулеймана не было привычки горевать только своим горем и радоваться только своей радостью.
«Что бы сделать такое для Карима и Басыра, чтобы им на всю жизнь запомнилось?» — думал Сулейман и, ничего не придумав, удалился к себе. Вслух Сулейман стеснялся признаться, но про себя был очень рад, что сын вышел победителем из столкновения с директором. Он ни на йоту не сомневался в том, что права и сноха. Его тревожило только, что Марьям слишком уж близко принимала все к сердцу. А в борьбе надо уметь беречь силы до конца. Иначе не победишь.
После ужина, как обычно, Иштуган принялся за чертежи. Гульчира куда-то ушла. Нурия с Марьям мыли на кухне посуду.
— Не сказала Гульчира, куда ушла? — спросила Марьям.
— В кино, наверное, — обронила Нурия, выжимая мочалку, и тяжело вздохнула. Марьям усмехнулась: ей не нужно было объяснений, чтобы понять, почему золовка вздохнула.
— Наверно, тоже в кино хочется, Нурия?
— Нет, Марьям-апа, не в кино, а на «Евгения Онегина»… Партию Ленского исполняет Нияз Даутов!
— Что ж, завтра принесу два билета. Пойдете с Иштуганом.
— Правда, Марьям-апа? — Подпрыгнув, Нурия обняла Марьям.
— Говорят, девушки забрасывают Даутова охапками цветов, — подшутила Марьям над Нурией. — И ты тоже?
— Фу, — почему-то покраснела Нурия. — Нужны ему эти цветы. Все равно он их тут же раздает. Говорят, букет, преподнесенный одной девушкой, у нее же на глазах отдал уборщице.
Марьям тихонько рассмеялась. Протерев посуду, она расставляла ее в шкафчике.
Вернулась Гульчира. Она была в мужской меховой шапке и в модном пальто с кушачком.
— Марьям-апа, Иштуган-абы дома? — спросила она стиравшую пеленки сноху.
Гульчира была чем-то взволнована.
— Дома, — сказала Марьям, забеспокоившись. — Что с тобой, Гульчира?
Раздевшись, Гульчира прошла к брату.
— Не может забыть своего Назирова, — шепнула Нурия. — Не знаю, что хорошего находит апа в этой пожарной каланче. Поди-ка, Марьям-апа, послушай, как она будет каяться в любви…
Марьям не тронулась с места. Раз Гульчира сама не нашла нужным сказать, чем расстроена, ей не хотелось становиться между братом и сестрой.
На этот раз, однако, Нурия ошиблась. Гульчира не намеревалась посвящать брата в свои сердечные тайны. Разговор у них шел об Ильмурзе, который выпорхнул из гнезда Уразметовых в степи Казахстана. Наконец-то Гульчира отыскала девушку, с которой гулял Ильмурза.
— Она меня, абы, тут же узнала, — сказала Гульчира. — Я-то пришла, чтобы ладком, по-хорошему поговорить с ней. И адрес Ильмурзы захватила… Но она и слушать меня не стала: Ильмурза потому, оказывается, уехал, что опозорил девушку… Она подумала сперва, что я пришла разведать о ребенке. «Скажите ему, пусть не боится, говорит, я своего ребенка и без алиментов воспитаю». — Тут по щекам Гульчиры покатились слезы. — Она посмотрела на меня с таким негодованием… Я не знала, куда деться от стыда. В глазах у бедняжки страдание. Сама худенькая. Должно быть, первого, самое большее второго курса студентка. Беспомощная, сразу видно. Без всякой опоры в жизни. Я предложила ей свою помощь. Она отказалась. «Ничего мне от вас не нужно. Ваш брат где-нибудь, наверно, губит других простушек, доверившихся его клятвам. Как это вы в своей семье такую змею вырастили! Будь он проклят вместе со всей своей родней…» Я ни капельки не преувеличиваю, абы… так и сказала. И мне нечего было ей ответить. Молчала, будто меня поразило молнией. Теперь-то мне понятно, почему Ильмурза спешно удрал в деревню, а оттуда в Казахстан. Заметал следы!.. Что будем делать, абы? Узнает отец — не вынесет такого позора. Этого-то наверняка и испугался Ильмурза…
