В ночь на 6 января 2-я бригада 39-й дивизии (кубинцы и елизаветпольцы) сменила конницу и заняла высоты перед фронтом противника, где правый фланг кубинцев упирался в шоссе на Аш-Калу, а левый, пересекая Эрдзинджанское шоссе, соединялся с елизаветпольцами. До рассвета нас противник не тревожил, но в седьмом часу утра мы находились под сильным артиллерийским огнем. Насколько я представлял тогда местность, противник занимал горный рубеж, прикрывавший доступ в Эрзерумскую долину. Его позиции против нашего правого фланга были достаточно удалены, но против центра и левого фланга подходили на дистанцию ближнего ружейного огня. Главным неудобством нашей линии было то, что противник командовал над нашим центром, и дорога на Еникей находилась под его огнем. Кроме того, наша артиллерия, ища закрытых позиций, стояла очень далеко и поэтому существенно помочь нам не могла. К полудню к сильной артиллерии противника присоединились его мортиры. К вечеру огонь утих. За день потерь было: убиты прапорщик Хабулава, четыре солдата, раненых около 50 человек.
Весь день 7 января мы провели под тем же сильным огнем. Потери были такие же чувствительные, как и в предыдущий день, и среди убитых оказался подпоручик Картозия. Как подсказывала сама обстановка, для нас было прямым смыслом перейти в наступление и отбросить противника с командующих высот. Однако общее положение фронта временно задерживало нас в невыгодных условиях. Доносившаяся с правого фланга глухая орудийная стрельба указывала на то, что наши соседи значительно отстали от нас, и для выравнивания фронта понадобится несколько дней.
Вечером 8 января получено было приказание отбросить противника с занимаемых им высот и занять Еникей и Аш-Калу. Еще около 10 часов со стороны елизаветпольцев послышалась стрельба. В полночь мы узнали, что Еникей взят после упорного боя. Командир Кубинского полка решил атаковать противника перед рассветом, отбросить его, пройти небольшой городок Аш-Калу и укрепиться западнее ее на ближайших высотах. В боевые участки были назначены 1-й и 2-й батальоны под командой полковника князя Херхеулидзе, в резерве оставались 3-й и 4-й батальоны с пулеметной командой. Лишь только боевой порядок поднялся на гребень, занимаемый нашим охранением, как со стороны противника показалось несколько вспышек, и сейчас же захлопала над нами шрапнель.
Противник стрелял мертвой наводкой,[176] и первыми выстрелами в одной 2-й роте было выбитыми из строя более 12 человек. Без сомнения, противник в лунную и ясную ночь нас отчетливо видел. За несколько минут до команды «Вперед!» на снегу впереди нас показались несколько человек турок. Они на ломаном русском языке кричали «Давай плен!», что значило: они сдаются в плен.
По их словам, они были начеку, но еще с вечера начали отводить артиллерию и обозы в тыл. В пятом часу боевой порядок двинулся вперед. Еще издали противник открыл беспорядочный ружейный и пулеметный огонь. Через минут двадцать полковник князь Херхеулидзе донес, что он сбил противника, но последний остановился на следующем хребте. Полковник обещал через несколько минут продолжить наступление, но просил обеспечить его правый фланг, так как там никто из наших соседей не наступал.[177]
На оголенный фланг полка был послан я с четырьмя пулеметами. Когда я приближался к назначенному месту, боевой порядок атаковывал следующие высоты. Я застал последние минуты борьбы. При лунном свете на снегу несколько силуэтов наших солдат бежали за турками. По крикам я узнал людей 1-й роты. Один из них, старший унтер-офицер Головин, крупный и ловкий мужчина, нагнав одного турка, ловким ударом выбил у него ружье, а затем, вместо того чтобы заколоть его, закатил ему сильную оплеуху, от которой турок упал. То же самое он проделал еще с двумя или с тремя турками.
Бой подходил к концу, противник, прекратив огонь, спешно отходил. Тяжелее всего пришлось 4-й роте под командой поручика Кондахчиани, которая нарвалась на два пулемета. Один ей удалось взять с боя, а другой днем нашли зарытым в снег.
В восьмом часу я со своими пулеметами и с 1-й ротой спускался по шоссе, чтобы выйти к брошенной противником Аш-Кале. Увидев Головина, я задал ему вопрос:
– Почему ты не колол турок, а только давал им оплеухи?
– Не могу, ваше благородие. Больно их жаль. Дашь им по мордасам, ну и довольно с них. Пусть идут в плен, чем в могилу, – ответил мне, конфузясь, красавец солдат.
Пройдя по наполовину обгорелому месту, я вошел в Аш-Калу. Дорога была забита брошенными повозками. Кругом валялись товары с ограбленных лавок. На площади почему-то в большом количестве были рассыпаны рис, мука, изюм и т. п.
В девятом часу полк стал занимать позиции западнее Аш-Калы, но около 11 часов был сменен пластунами. К вечеру полк отошел назад к перекрестку шоссе, затем встал квартирным порядком в селении, кажется, Кирабник, что севернее и в версте (может быть, и больше) от шоссейного разветвления.
Боями у Еникея и Аш-Калы закончился период Эрзерумской операции. Части 39-й дивизии прочно заняли природные рубежи, прикрывавшие доступ в Эрзерумскую долину и к самой крепости. Одновременно почти вся Кавказская армия, по занятии большой площади неприятельской территории, остановилась немного западнее меридиана Аш-Калы.
После вторичной и крупной победы армия нуждалась в отдыхе, в пополнении и в устройстве тыла.
Часть V
Период от середины февраля 1916 года до марта 1917 года: Эрзинджанская операция и пребывание на позициях у Чардакли
Кара-Биик – небольшая деревушка, расположенная на крутом, спускавшемся к шоссе скате. Маленькие ее домики землистого цвета с плоскими крышами были наполовину врыты в землю. Непривычному глазу казалось, что деревня или сильно пострадала от пожара, или же была разрушена землетрясением. Невзрачный вид деревни еще больше терял от высоких пирамид сложенного кизяка, являвшихся неотъемлемой принадлежностью каждого двора.
Лично у меня воспоминания о Кара-Биике остались не совсем приятные, так как там, в продолжение нескольких дней нашего пребывания, меня мучила зубная боль. В поисках каких-либо успокоительных средств я несколько раз заходил в стоявший вблизи моей команды лазарет Туркестанского корпуса. Боев на нашем участке не было, но со стороны туркестанцев все время доносилась канонада, и к лазарету то вьючными носилками, то верхами, подвозились раненые. В одно утро весь лазарет оказался ими переполнен. На полу, на разложенной и покрытой простынями соломе, лежали наши и турецкие солдаты. В ожидании получения порции аспирина я сел на скамью. Из соседней комнаты через открытую дверь доносились стоны, а затем оттуда на носилках вынесли турка с забинтованной ногой. Мне показалось, что ему только что переменили повязку, но вышедший вслед за носилками врач, увидев меня и показывая рукой на турка, сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
