Пейзаж становится более скучным. Не видно больше ни кактусов, ни пальм, ни сахарного тростника. Деревушки — обычно шесть-семь крытых волнистым шифером домов — попадаются все реже и реже и кажутся вымершими.
Когда Анаис резко затормозила на повороте, где играли чумазый подросток с двумя маленькими девочками, Бруно решил, что она хочет узнать дорогу, но, увидев ее перекошенное от злости лицо, испугался. Анаис начала орать, как антверпенская торговка, и обрушилась на мальчика за то, что тот, как ей почудилось, хлестнул одну из девочек прутиком.
— Я это собственными глазами видела, если еще раз так сделаешь, я оборву тебе уши! — вопила она.
В ответ мальчик несколько раз изо всей силы ударил прутиком по капоту машины. Анаис взялась за ручку дверцы, но потом передумала, а мальчишка, заметив ее сомнение, стегнул своим обглоданным прутиком по стеклу, за которым виднелось ее лицо.
— Проезжай, — почти не разжимая губ, произнес Бруно.
Обе малышки стояли рядом и улыбались Бруно, в их удивленных глазах плясали золотистые искорки.
Но в ту же секунду мальчишка стегнул их по тонким, загорелым ногам. Девочки взвизгнули, но не сошли со своего места и продолжали подпрыгивать и пританцовывать. Анаис нажала на педаль газа, машина рванулась прямо на мальчика, который едва успел отскочить в сторону. С трудом сдерживая ярость, Анаис впилась глазами в дорогу, бегущую среди унылых скалистых холмов.
— Дубина, — прошипела она, — дубина проклятая, — и, конечно же, имела в виду Бруно.
* * *
— У тебя хватит бензина?
— Plenty[178].
— А воды? Масла?
— Plenty, — сердито бросила она.
— Пожалуй, нам лучше остановиться вон там. Ведь не собираешься же ты ехать всю ночь?
Деревня, самая большая из всех, что им повстречались сегодня, была похожа на россыпь кубиков вокруг церкви с прохудившимся куполом, она словно прилепилась в лавовому склону. Дорога сузилась до размеров тропинки и запетляла вдоль отвесных обрывов.
— Наверняка здесь торгуют тем самым отличным козьим сыром, — сострил Бруно.
Анаис промолчала. Зло прищурив глаза и поджав губы, она обогнала телегу, которую тащил облезлый осел. Сидевшая в телеге женщина в круглой шляпе даже не подняла на них глаз. Машина остановилась на безлюдной деревенской площади возле церкви.
— Подожди меня здесь, — бросила Анаис, словно у него что-то иное было на уме.
Она откинула в сторону занавес из висюлек, закрывавший вход в бакалейную лавку, но путь ей преградил какой-то мужчина. У него была низкая шевелюра, раскосые восточные глаза и вялые, как у большинства нищих в столице, движения. Нервно жестикулируя и указывая на сидящего в машине Бруно, Анаис, видимо, разъясняла, что ее муж — инвалид или умирающий. (А может быть, просто слабак или ничтожество, не способный избавить от пытки даже петухов.)
Бакалейщик взял Анаис под локоть и подтолкнул по направлению к церкви.
Она исчезла в церкви.
Через четверть часа Бруно вдруг почувствовал, что из-за мутных зарешеченных окошек на него смотрит вся деревня. Он закрылся французской газетой четырехдневной давности, делая вид, что читает. Стрелки церковных часов застыли навсегда, показывая без четверти час. Наконец появилась Анаис. Ее сопровождал улыбающийся старик в плаще и голубом тюрбане. Проходя мимо машины, ни один из них даже не удостоил Бруно взгляда.
Старик подошел к третьему дому по главной улице и решительно рванул на себя дверь. Он заглянул внутрь и тут же замахал руками, словно в нос ему ударила невыносимая вонь. Знаком он приказал Анаис подождать его на противоположной стороне. Глубоко засунув руки в карманы юбки, она с явной неохотой перешла улицу. Пока Бруно наблюдал, как детские, словно обрубленные пальцы ее ног зарываются в пыль, он упустил, что же, собственно, произошло у дверей дома. Сквозь пыльное стекло он заметил только, как какой-то тощий парень вылетел из дома с такой скоростью, что приземлился на противоположной стороне улицы рядом с Анаис, она отпихнула его и он растянулся на земле, угодив локтем в канаву, полную илистой жижи.
Дико осклабившись, тюрбан с низким поклоном пригласил Анаис войти.
Парень стал медленно подниматься. Он поплелся прочь, с трудом переставляя ноги и потирая свой ушибленный локоть. Бруно отметил, что туфли на веревочной подошве у него на удивление чистые. Он прошел мимо машины, отвернувшись, словно был не в силах выдержать взгляд Бруно.
* * *
Дом состоял из двух смежных комнат, окрашенных в блеклые тона, а чуть ниже находился закуток, который служил кухней. Туалет — обыкновенная яма с оградой из бамбуковых веток — был расположен в глубине сада.
Анаис то и дело восторженно указывает Бруно на какие-то засохшие растения.
— Гляди-ка, дурачок, это же фуксии! А это… О-о-о, трубчатое дерево!
Войдя в дом, она вытирает влажным носовым платком густой слой серой пыли со стола и стульев, распахивает окна и, покачавшись на высокой короткой кровати, шарит в сумке, пытаясь найти овальный флакончик с исключительно эффективным, по ее мнению, бальзамом от морщин.
— Давай сходим на разведку в деревню. Не хочешь?
Бруно улегся на кровать, пахнущую вазелином.
— Ну нет, ты не будешь сейчас спать, об этом не может быть и речи. Пошли! Не хочешь? Ну о’кей. Тогда и я останусь дома.
Она открыла коробку консервов, но оказалось, что газовая плита не работает. Пришлось есть холодный, весь в комках, суп из спаржи. Быстро стемнело.
— Я хорошо помню, — сказала Анаис, — что раньше я частенько над тобой посмеивалась.
— Рассудок — жертва сердца! — продекламировал Бруно.
— Ну что ж, мило, — вяло отозвалась она. — Очень мило.
Потом они лежали, тесно прижавшись друг к другу, в постели, на которой, по-видимому, прежде спал толстяк, весивший не менее двухсот фунтов; Бруно и Анаис без конца сползали в глубокую вмятину посередине.
Анаис сказала, что завтра пойдет искать другую кровать, другой дом и другую деревню, ведь она еще окончательно не договорилась с хозяином насчет жилья.
— С кем? С этим тюрбаном?
— Это был местный священник. Один на всю область.
— И что он тебе сказал?
— Он говорил на своем диалекте и еще немного по-латыни.
Бруно припомнил, что в тот момент, когда они выходили из церкви, священник быстро, словно стыдясь чего-то, захлопнул за собой дверь, но в отблеске неверного света, падавшего из окна-розетки на фронтоне церкви, он различил — или ему это привиделось — какого-то ребенка в белой рубашке хориста.
— Там в церкви был ребенок, — сказал он.
Белая фигурка двигалась: рука с тремя соединенными пальцами поднималась и опускалась.
— Это был карлик, — пояснила Анаис. — Он говорит по-французски. Вернее, довольно сносно объясняется. Я собиралась поторговаться, выгадать хотя бы процентов тридцать, здесь ведь всюду надо выгадывать, в здешних краях это принято, с туристами уж точно, но мне стало неудобно торговаться при таком-то человечке, вот я сразу и клюнула.
Анаис клюнула на карлика, который на тридцать процентов меньше ее.
В потолке спальни было окошко, и млечный отблеск, проникавший снаружи — то ли от фонаря, то ли от луны, делал его похожим на мягкое округлое брюшко кита из мультфильма. За опаловым стеклом что-то колыхалось, какая-то неясная тень, что-то скребло по стеклу. Словно неведомое существо легонько трясло окно и царапало ногтями по переплету.
Наверху, на крыше, на корточках сидел карлик.
* * *
Анаис пробормотала во сне: «Не надо, нет, не надо!» — и, несколько раз вздрогнув, проснулась. Острым локтем она уперлась в ребра Бруно.
— Что это за грохот?
— Да местные развлекаются, — решил Бруно.
— В такое время? — Она взглянула на свои часы.
— Видимо, в это время они выходят на гулянку.
— А этот грохот…
— Это в нашу честь, — пошутил Бруно. — Отправление культа плодородия, в честь новых плодов — нас с тобой.
— Мило. Очень мило.
Она наконец убрала свой локоть и легонько похлопала Бруно по груди:
— Вставай. Надевай штаны.
Звук стал сбивчивым, но не прекратился.
Анаис надела свободное платье из черного крепа, чтобы хоть немного походить на местных женщин. Бруно надвинул на лоб продавленную кепку цвета хаки, которую подобрал между кроватью и тумбочкой.
Отпирая дверь, Анаис бросила:
— И не строй ты такую кислую мину. Ну хотя бы раз.
В ночной тьме мерцали десятки лампочек, горящих холодноватым голубым светом, они висели на натянутых поперек улицы проводах, украшенных бумажными гирляндами. Бруно хотел было повернуть обратно, но Анаис преградила ему путь.
— Но-но, — прикрикнул он на нее, словно на лошадь.
На противоположной стороне улицы, где на Анаис налетело убогое существо в мужском обличье, стояли, прислонясь к стене дома, плечом к плечу, шестеро мужчин. На всех были черные костюмы и застегнутые доверху белые рубашки без галстуков. Все они улыбались точно так же, как тюрбан, — почти не разжимая губ.
