пике славы.
Я рассмеялась, прикрыв рот рукой, чтобы быть потише.
– Судя по всему, я просто обязана это услышать!
– С того дня мы все обращались в бегство, едва царственный брат собирался петь, – со смехом отозвался тринадцатый господин. – Жаль, что за все эти годы тот раз был единственным, когда мы слышали его пение. Если царственный брат впоследствии соберется спеть снова, он должен непременно уведомить об этом своего младшего брата.
Иньчжэнь продолжал вышагивать по тропе, с невозмутимым лицом глядя вдаль. Мы с тринадцатым бросили на него взгляд, переглянулись и снова захихикали.
Чэнхуань сидела на качелях, которые толкал Хунли. С ними вместе было несколько товарищей Хунли по учебе, детей именитых вельмож, сын тринадцатого господина Хунтунь и стайка маленьких гэгэ. Некоторые тоже качались на качелях, в то время как остальные сидели на лужайке и весело переговаривались.
Укрывшись в рощице, мы трое с улыбками наблюдали за ними. В тот момент на лужайке появилась маленькая миловидная служанка. Проходя мимо, она поприветствовала каждого, после чего продолжила путь. Хунли, провожая взглядом ее исчезающую вдали фигуру, забыл толкнуть качели Чэнхуань. Та, с нескрываемым коварством оглянувшись на Хунли, тоже вытянула шею, глядя вслед служанке, а затем разразилась громким хохотом, который тут же подхватили все дети вокруг.
Я сжала губы, подавляя улыбку, и подумала: на восьмой месяц этого года Хунли как раз исполнится двенадцать лет, а это, по меркам нынешней эпохи, самый подходящий возраст для начала любовных ухаживаний.
– Сейчас мы, которые когда-то так же качались на качелях, уже почти седовласые старики, – улыбнулся тринадцатый господин, с тоской вздохнув. – Мы смотрим на них – и будто видим самих себя тех лет.
Я взглянула на него и спросила со смешком:
– Неужели наш прекрасный и своевольный тринадцатый господин когда-то тоже с глупым видом провожал взглядом девичью фигурку?
Тринадцатый оставил мой вопрос без ответа и с едва различимой улыбкой продолжал наблюдать за резвящимися детьми.
– Тогда ты тихонько расскажи мне, правда ли было такое? – негромко обратилась я к Иньчжэню.
Тот лишь улыбнулся в ответ.
Хунли смерил детей разгневанным взглядом.
– Не смейтесь! – сердито закричал он.
Все тут же опустили головы, сдерживая улыбки и не решаясь смеяться в открытую, и лишь Чэнхуань как ни в чем не бывало продолжала хохотать. Хунли попытался было закрыть ей рот ладонью, но девчонка спрыгнула с качелей и побежала прочь от него, на бегу строя рожицы:
– А четвертому принцу нравится служанка, четвертому принцу нравится служанка…
Хунли бросился было за ней вдогонку, но в Чэнхуань словно демон вселился: она так петляла в толпе детей, что Хунли, лицо которого заливал румянец, никак не мог схватить ее, хотя он бегал гораздо быстрее.
Иньчжэнь нахмурился. Взглянув на него, я подошла к тринадцатому господину и тихо спросила:
– Когда Его Величество еще был маленьким четвертым принцем, случалось ли такое, что он с какой-нибудь придворной дамой или служанкой…
Тринадцатый расхохотался и толкнул меня обратно к Иньчжэню:
– Царственный брат, ты позволяешь ей выспрашивать о твоих личных делах?
Иньчжэнь слегка улыбнулся, пристально глядя на меня, от чего мне стало неловко, и я опустила голову. Тринадцатый господин покачал головой и с улыбкой пояснил:
– Царственный брат с детства был холоден к другим и всегда ходил с равнодушным лицом. Царственный отец говорил, что четвертый сын несловоохотлив, а потому с ним сложно завязать дружбу, девушки же, завидев его, тут же уходили подальше, избегая встречи с ним. Да он и сам неохотно разговаривал с людьми. Я помню, что в детстве наибольшим расположением пользовались пятый и восьмой братья: с ними с удовольствием играли все маленькие господа и гэгэ как во дворце, так и за его пределами.
До нас донеслось чье-то звонкое пение. Мы повернули головы и увидели, как Чэнхуань, продолжая мчаться, громко поет, обращаясь к Хунли:
Цикады на баньяне у пруда стрекочут,
громко лето призывают.
Пусты качели в зарослях травы, лишь
бабочки порхают над сиденьем.
Наставник в классе, рта не закрывая, бубнит
о чем-то, что-то объясняет,
Я жду конца занятий, отдыха, игры,
я лета ожидаю с нетерпеньем.
Вне этого дворца – огромный мир!
Но выйти за ворота не могу я.
Кто из героев все-таки сильней: силач Цинь Цюн[74]
иль Гуань Юй[75] удалый?
Но где же та, что встретил я вчера?
Не вижу ту служанку молодую.
Наставник – об истории толкует,
а я над книжицей тоскую небывало.
Отец расспросит – лишь тогда пойму,
что на уроках я не занимался.
Пройдет экзамен – осознаю, что не читал
необходимых книжек.
«Цените время, ведь за золото его не купишь» –
так наставник выражался.
О, время, день за днем, за годом год,
что в тяготах идет, пока мы дышим!
На солнце кружит рой цветных стрекоз
над зеленью пруда, где лотос цвел.
Запретный город! Эту красоту
и радуге-дуге не превзойти!
Когда же вырасту, как братья, и смогу жениться,
жить, как сам бы предпочел?
Конца уроков жду, побега из дворца, я жажду
в зрелые лета скорей войти![76]
Так, день за днем, за годом год, все жду и жду. Я жажду в зрелые лета скорей войти!
Иньчжэнь с тринадцатым принцем перевели на меня изумленные, но смеющиеся взгляды.
– Мне следует подумать о том, не забрать ли Чэнхуань обратно в свое поместье, – со вздохом проговорил тринадцатый. – Кто знает, что она еще станет творить, если продолжит шататься без дела в твоей компании. Она вообще понимает, о чем поет?
– Когда она поймет, уже не сможет петь эту песню так же звонко и радостно, – улыбнулась я.
– «Наставник в классе, рта не закрывая, бубнит о чем-то, что-то объясняет»? – сердито, но несколько беспомощно повторил Иньчжэнь. – «Над книжицей тоскую»? «Жениться, жить, как сам бы предпочел»? Чему еще ты их научила?
Я склонила голову набок и, хихикнув, ответила:
– Ничему я их не учила, просто пела и рассказывала истории.
– Надо будет позже хорошенько расспросить Чэнхуань, – с тоской протянул тринадцатый, приложив
