описаны. А потом, чтобы успокоить папу, она скажет, что она не чувствует никакой боли и никакой дисфункции и что расползание черноты по руке уже замедляется. В общем, у неё было что ответить на вопросы отца. Вот только… Никаких вопросов папа Светлане задавать не стал. Он снова взглянул на её руку и снова поглядел ей в глаза, а потом с каким-то странным отчуждением произнёс:
— Иди в школу.
«Иди в школу? — Света опешила. — Иди в школу, и всё?». Это было всё, что хотел сказать ей родной папа по поводу её руки?
А отец уже отвёл глаза от девочки, придвинул к себе тарелку и начал без всякого интереса копаться в еде.
Светлана, всё ещё находясь в состоянии крайнего удивления, поглядывая на отца, который теперь на неё не смотрел, молча надела на свою чёрную руку чёрную латексную перчатку. И без слов вышла с кухни. Она собралась, оделась, взяла рюкзак и, забыв взять с собою зонт, вышла из дома. Папа. Что с ним произошло? Раньше он интересовался всем, что касалось его любимой дочери. Отец приходил на её соревнования, когда мог, интересовался её результатами, следил за её питанием. А после той беды, что случилась с их семьёй, он перестал воспринимать её как ребёнка, она стала, по сути, хозяйкой в доме, сиделкой у мамы и воспитательницей близнецов. Её слово он ценил так же, как раньше ценил слово мамы. А теперь… Увидав то ужасное, что случилось с его дочерью, он только и сказал: «Иди в школу!». Не пожалел её, не испугался за дочь, даже не поинтересовался, что произошло, а просто сказал: «Иди в школу».
Вдруг, за одну секунду, за одну фразу, он стал ей чужим. И не только он, но, кажется, и весь дом.
Света выбежала на улицу, и её рука сразу напомнила ей, что её проблемы отношениями с отцом не заканчиваются.
«Блин, ещё и это…».
Ей пришлось побежать, ведь на неё опять кто-то смотрел, и кто-то откуда-то сверху. Девочка бросила лишь один взгляд наверх, прежде чем скрыться за углом. Она так и не смогла понять, откуда на неё пялились.
А на улице без плаща было уже прохладно, и ей пришлось ускориться, чтобы не мёрзнуть.
«Иди в школу!». Вот ещё. Светлана, конечно, не собиралась туда идти, пусть он сам туда ковыляет на своих костылях. Как только она так подумала, как только вспомнила про костыли, ей сразу стало жалко холодного и злого отца. Он сразу превратился в доброго папу. Того, с которым она прожила всю свою жизнь. Но в школу девочка всё равно не собиралась. Она достала свой обалденный, совсем недавно подаренный папой телефон и сделала вызов. Ей почти сразу ответили. Ответил.
— Привет, Светланка.
— Привет, Владик.
— Ты в школу?
— Нет, неохота. Хочешь, к тебе приду?
— Конечно хочу. А ты что невесёлая какая-то? — он уже различал оттенки настроений по её голосу.
— С отцом поругалась. Ну, не поругалась… А как-то плохо всё…
— Блин, предки — это трабл.
— Да, — сказала Светлана, хотя до сегодняшнего момента с родителями у неё были нормальные, если не сказать хорошие отношения.
— А что случилось-то? — интересовался Пахомов. — Он тебя опять в школу гнал?
— Нет, — Свете не хотелось говорить об этом по телефону. Слишком всё было… тонко. Особенно если учесть то, что теперь она хотела проверить реакцию и своего парня. Проверить, увидать его глаза. Поэтому она произнесла: — Купить тебе шавуху?
— Ага, — сразу согласился Влад. — а то эта каша… Блин, овсяная. Если бы не давали к чаю йогурт, я бы совсем голодный был.
— Сейчас куплю шаверму и приду, — сказала Светлана.
— Давай. Жду.
⠀⠀ ⠀⠀
* * *
⠀⠀ ⠀⠀
Владик потихонечку оживал, у него и вид стал… менее жёлтый, что ли. Он с удовольствием ел шаверму, с большим удовольствием, хотя ему можно было только мягкую пищу.
— Офигенно! — говорил Пахомов, прожёвывая большие куски. — Матушка мне не носит ничего такого.
Он запивал еду «Мириндой».
— Не носит? — Света и сама не отставала от него, ей и самой нравилась эта простая и дешёвая уличная еда. Тем более что аппетит у неё в последнее время только улучшался.
— Не-е, не носит, — он развернул бумагу и снова укусил шаверму. И с набитым ртом стал рассказывать дальше. — Она с доктором спелась, заодно с ним. Я говорю: ма, я уже похудел. А она мне: будешь всё трескать только по диете, которую написал врач. И всё. А у неё характер пипец: сказала как отрезала.
Светлана смеялась, она не верила Владу, потому что ей его мама казалась очень доброй и мягкой. Но этот её смех был не совсем искренний. А Пахом, хоть и был разбитным хохмачом и драчуном, но эту неискренность сразу почувствовал.
— Ну ладно, — он даже перестал жевать, изображая этим наивысшую степень своего внимания, — чего там у тебя с паханом вышло?
— С папой? — переспросила Светлана. Она всё прекрасно слышала, а переспросила только для того, чтобы собраться с духом и сделать, то, что хотела сделать. — Да с папой просто немного… Да ничего особенного. Всё норм.
И тут она огляделась, не смотрит ли кто из больных, что лежали с Пахомовым в палате, а потом взяла и с некоторой неуместной торопливостью стянула с левой руки перчатку.
Конечно же, Влад обалдел от уведенного. Он уставился на её руку и произнёс удивлённо:
— О-фи-геть!
Девочка вообще-то ожидала такой реакции, но теперь у неё чуть не остановилась сердце, она оцепенела и ждала: что? Что ещё скажет Пахомов по поводу её руки?
— Пипец, как всё разрослось, — наконец выдохнул он. — Нужно было отрезать пальцы, когда они… Ну, когда только они были чёрными.
Светлана лишь кивнула в ответ, она всё ещё очень волновалась, но вот что её сильно порадовало, так это то, что Пахомов переложил шаверму в свою левую руку, а правой, чуть липкой от просочившегося через бумагу соуса, рукой взялся за её левую руку. За её чёрную руку. Совсем
