Над столом вытянулась сухопарая фигурка Морриссона. В левой руке его появилась записная книжка. Сверкнув маленькими глазками, Морриссон стал читать.
— Господа! Несколько часов назад мы получили телеграфное уведомление главного экономического советника при верховном правителе, нашего многоуважаемого барона Лесли Уркварта. Он сообщает, что по его докладу о возмещении убытков, понесенных нашей корпорацией от большевистского нашествия, верховный правитель соизволил собственноручно начертать:
«Все возместить за счет казны. Представить корпорации первоочередное право на разработку недр, на аренду и постройку новых предприятий и на неограниченную покупку земель и лесов по всей России».
В комнате поднялся невообразимый шум. Хлопали в ладоши. Хальников и Абросим кричали ура, на пол летели стаканы. От радости некоторые даже плакали.
— Господа! Господа! — стремясь заглушить шум, закричал Хальников. — Я предлагаю сейчас же послать верхов ному правителю благодарственную телеграмму. Пусть он знает о нашей преданности отечеству.
Предложение Хальникова было поддержано всеми присутствующими. Составление телеграммы поручили ему и Петчеру. Якушев настоял, чтобы в телеграмме было сказано о скорбном положении помещиков и их надежде на скорое избавление земель от новых хозяев. Потом Петчер предоставил слово Темплеру.
Уставившись тяжелым взглядом на сидящих перед ним людей, Темплер медленно поднял вверх руку и, когда в зале воцарилась абсолютная тишина, сиплым голосом сказал:
— Сообщение приятное, господа, что и говорить. Мистер Уркварт отлично знает свое дело. Но это, разрешите доложить, ни в коем случае не может уводить нас в сторону от действительности. Мы не можем не видеть, как на всей территории востока и севера России англичане и их друзья постепенно оттесняются на второстепенное место. Как черные вороны растаскивают плохо лежащую добычу, так и налетевшие американские предприниматели беспрепятственно день за днем захватывают экономику Сибири и Дальнего Востока. Мы должны бороться, господа, чтобы сохранить за Англией долю, соответствующую великой державе. Было бы непростительно и даже глупо, господа, допустить обратное. Вот, разрешите доложить, о чем я и хотел вам сказать. — Темплер умолк, глубоко вздохнул и, настороженно осмотревшись, добавил:
— Кроме того, нам нужно, господа серьезно взяться за обуздание здешних рабочих. Это вторая и, пожалуй, еще более важная задача. Беда здесь в том, что большевики их так распустили, что теперь даже трудно поверить в их былую терпеливость и работоспособность. Рабочие уходят с предприятий, устраивают в военное время забастовки, бегут в леса, к партизанам.
— Точно! Точно! В самую точку бьете, — замахав руками, закричал Якушев. — Милицию нашу надо прижать.
Сколько времени она еще будет спать. А рабочие безобразничают.
— Прижимать надо. Хватит, потерпели!
— Скрутим, наша власть теперь!
Встревоженный начавшимися забастовками и восстаниями рабочих в Сибири и на Дальнем Востоке, Темплер стремился предупредить своих «друзей» и подтолкнуть их на встречные меры.
— Надо строже следить за ними, — продолжал Темплер, — всякую попытку к саботажу сейчас же пресекать.
Нельзя забывать, что в таких делах твердая рука всегда лучше мягкой. Ведь это так, капитан, — вдруг обратился он к начальнику уездной милиции.
Ручкин вскочил с кресла, взял под козырек. — Так точно, господин полковник. Разрешите доложить: мы принимаем самые строгие меры. Сейчас в нашем уезде выпорот плетьми или шомполами каждый двадцатый рабочий и члены их семей. Буду стараться, господа, чтобы… — он хотел сказать, чтобы выпороть каждого рабочего, но, подумав, счел все же это неудобным, поэтому добавил: — Каждого десятого, а потом посмотрим. Не образумятся — плетей у нас хватит. Пули тоже есть.
В зале послышались одобрительные возгласы:
— Правильно!
— Так и надо! Давно пора!
— Не только пороть, но к стенке ставить побольше!.. Рука Темплера снова полезла вверх, возгласы стихли, все стали садиться на свои места.
— Что же, господин Ручкин, они правы, — показывая в зал, продолжал Темплер. — Мы… Верховный правитель, — поправился Темплер, — считаем, что большевики должны быть уничтожены все. Все до единого. Значит, господа, никто не может быть спокойным до тех пор, пока не будет выполнено это справедливое указание вождя русского народа.
Закончив речь, Темплер задумчиво уставился вдаль.
Глава двадцать вторая
Федор Зуев угрюмо стоял около огромного стола, искоса поглядывая то на хозяина, то на сидящего в углу полковника Темплера. Наконец Петчер спросил:
— Ты давно был в Петербурге?
— Я?
— Да. Ты, гражданин Зуев. Федор понял, куда клонит Петчер.
— Про такой город я слышал. Кажется… Царь там жил.
А быть не приходилось, — ответил он, почесав за ухом.
— А где ты работал до войны?
— В Карабаше.
Темплер поднялся, подошел к столу, тяжело посмотрел Зуеву в глаза и увидел в них такую ненависть, что ему даже стало не по себе.
— Большевик? — глухо спросил Темплер.
— Я только истопник и кучер. Где уж мне.
Петчер вскочил с места. Одно слово «истопник» вывело его из равновесия. Грея убили истопники. Теперь он вспомнил: фамилия одного из них была Зуев. Его бросило в жар. Держать в своем доме такого истопника — это значит подготовить себе участь Грея.
— Ты знал мистера Грея? — вытирая платком вспотевший лоб взвизгнул Петчер. — Служил у него?
— Нет, не знал и не служил.
— Врешь! Убийство Грея — твоих рук дело…
— Нет, не моих, — сделав решительный жест и в такт пристукнув деревяшкой, сказал Федор. — Это про моего братана болтали тогда…
— У тебя брат есть? Жил в Петербурге?
— Да несколько месяцев. Говорили, что он работал у мистера Грея.
— А где он сейчас!
— Не знаю, ушел в армию и не вернулся. Скорее всего убит.
Петчер вопросительно посмотрел на полковника. Но лицо Темплера было непроницаемо.
— Иди к себе, — обращаясь к Федору, сказал Петчер. — Я верю, что ты говоришь правду. Иди…
Проводив взглядом Федора до самой двери, Петчер снова посмотрел на полковника.
— Вы что, в самом деле поверили ему? — Недовольно спросил Темплер.
— Нет! Я не хотел его спугнуть. Нужно провести следствие. Я позвоню господину Ручкину.
— Звоните и немедленно. Ошибки нет. Это тот самый Зуев… Большевик… Бандит…
Петчер взялся за телефон. Он торопился не меньше, чем полковник.
Прямо от Петчера Зуев зашел к сторожу корпорации. Через час тот принес указание большевистского комитета. Зуеву предлагалось немедленно покинуть завод. Указывалось село, где он должен был обосноваться и ждать указаний подпольного комитета. В это же время поступило распоряжение Петчера подать к крыльцу лошадь. Зуев на прощанье сказал сторожу:
— Теперь ты за меня остаешься, смотри не зевай. Главная каша здесь варится…
— Знаю, — спокойно ответил сторож. — Буду смотреть…
Федор запряг лошадь. Старательно пересмотрел содержимое ящика около сиденья.
Через несколько минут на крыльце появился Ручкин. «Не тот», — подумал Федор, сдерживая рвавшегося вперед жеребца.
— В милицию, — не глядя на Федора, сказал Ручкин, — да поскорей…
Федор за первым поворотом остановил лошадь.
— Гайка отвинчивается, — показывая на — заднее колесо, сказал Федор и стал открывать ящик. Ручкин машинально наклонился в сторону, чтобы взглянуть на колесо.
Проходившая мимо женщина онемела от испуга, увидев, как тяжелый ключ, описав дугу, опустился на голову, седока, и только когда лошадь скрылась за поворотом, она диким голосом закричала:
— Убили! Караул, убили, антихристы!
На завод спускались сумерки. Прискакавшие милиционеры бросились в погоню. Но Кыштым не мал, и времени прошло больше часа. Пока приводили в чувство Ручкина, пока расспрашивали очевидцев, стало уже совсем темно. Лошадь нашли в десяти верстах от завода. Зуев исчез…
Глава двадцать третья
В мутном осеннем рассвете кричали охрипшие петухи, изредка тявкали собаки. Поселок за пригорком считался за белыми. Здесь проходила линия фронта. Впереди идущих сквозь редко падающие хлопья снега зачернел лес. Шли, напряженно всматриваясь в мозглую даль. Вот от группы отделились двое провожающих. Вдруг передний упал на землю, за ним второй. Вдоль опушки рысили пятеро конных. Это ночной разъезд белых возвращался в поселок. Пропустив его, парни поползли вперед. Снег повалил гуще, видимость стала сокращаться еще больше. Но парням это было только на руку. У самого леса, словно широкая лента, белела полоса запавшей снегом дороги, на ней едва заметные конские следы. Парни поднялись, вошли в лес. Никого.
