являются теперь для
неё надёжным оправдательным щитом.
Конечно, странностей в этой бабушке – хоть отбавляй… Её зацикленность на чистоте тоже
непроста. Всё идёт от какого-то идеалистического представления о мире, в котором, по её мнению,
всё должно быть предельно правильно и чисто. (Не потому ли её квартира уже сейчас похожа не
некий отсек дезинфицированной Вселенной?) Иосифовна в этом мире выполняет роль некоего
общественного санитара. Наверное, и работа в милиции казалась ей формой выполнения этой
миссии. А, кстати, почему она «Иосифовна»? Еврейского в ней – ни капли. Впервые задумавшись
об этом, Роман возвращается на кухню, наливает чай, пьёт его с хлебом и маргарином.
– Мария Иосифовна, – говорит он, не слушая трёп гостя, – а вот почему, интересно, у вас такое
отчество?
– Так я же детдомовской была, – отвечает та. – Родителей не знала. Но считала себя русской,
потому что моё первое отчество было «Ивановна». Нам всем его такое дали. Это уже после, когда
выросла, я решила отчество поменять.
– Но почему Иосифовна-то?
– А я своего отца вычислила.
– Да?! Даже его? И кто же он?
– Кто, кто, – будто недовольная недогадливостью Романа, ворчливо говорит хозяйки и вдруг
падает голосом на тихий шёпот, – только вы молчок… Это – Иосиф Виссарионович…
С прежним выражением лица остаётся только гость в очках. Роман и Нина сидят с раскрытыми
ртами.
– Кто?! Сталин, что ли? – отчего-то тоже шёпотом спрашивает Роман.
– Ну а то кто же ещё?
Оказывается, для гостя это известие – тоже новость, просто он уже не способен реагировать
быстро. Теперь он медленно, с выражением человека, приготовившегося к расстрелу, снимает очки
и вдруг обречённо выкрикивает:
– Хайль Гитлер!
Иосифовна берёт бутылку, брезгливо подняв её за горлышко, как какого-то паршивого гуся,
смотрит на остаток водки и, будто рассмотрев там кого-то, снисходительно заключает:
– Пьяный дурак.
– А Ленину вы тогда кем приходитесь? – немного придя в себя, насмешливо спрашивает Роман.
– Племянницей, кем же ещё…
– Как так?!
– Ой, ну что же тут непонятного! – с досадой восклицает Мария Иосифовна. – Кем же я ещё
могу приходиться Ленину, если они с моим отцом единоутробные братья?
– Разве они братья?
– Конечно! Они же революцию вместе делали. Ленина-то я почему-то помню даже лучше, чем
отца. Особенно глаза. Он заходил к нам как раз перед тем, как в Финляндию, в Разлив, уйти.
Поднял меня на руки, и я увидела его глаза. Вот так вот… – просветлённо заканчивает она.
– И чем же они запомнились, его глаза?
– Тем, что они разные, разного цвета. А вот какого – я никогда никому не скажу. Зато я сразу
разоблачу любого, кто скажет, что видел Ленина. Спрошу про глаза и тут же выведу на чистую
воду.
– Ну, это понятно, – соглашается Роман.
Прощаясь со всеми сидящими за столом, он кивает головой и уходит в комнату, сразу за свою
занавеску. Следом с не по-татарски округлёнными глазами прибегает и Смугляна. Роман
прижимает палец к губам: по поводу великого сдвига хозяйки лучше скорбеть молча.
Квартиранты укладываются спать, хозяйка и её кавалер продолжают застольничать. Гость
124
завершает уже вторую бутылку и это, пожалуй, тоже аномалия: как можно после такой лошадиной
дозы ещё и любовником оставаться?
Минут через тридцать после того, как Нина с Романом оказываются под одеялом и лежат,
негромко обсуждая происходящее, семидесятидвухлетняя хозяйка с кавалером укладываются на
глубоко вздохнувший диван. В темноте слышится шумная возня с пьяным бормотанием и
старушечьим шепелявым шёпотом. Хотя, судя по дальнейшим страстным звукам, хозяйка-то,
вроде бы, не так и стара. Только прислушиваться к ним, а тем более подсматривать, что-то совсем
не хочется. Роману вспоминается двусмысленное посмеивание соседок на скамейке, указавших
ему путь на четвёртый этаж, и загадочное лёгкое согласие старушки сделать его своим
квартирантом. Ну и ну… А ведь вначале-то он, скорее всего, был пригрет здесь не без дальнего
прицела… Так что, Смугляне в этом смысле надо ещё и спасибо сказать. Она у него вроде защиты.
От, дожился!
Хозяйкин любовник уходит рано утром, когда все ещё спят, оставив после себя фиолетовый с
прожилками капилляров засос на дряблой губе Иосифовны, а также какой-то особенный, матёрый,
терпкий дух перегара, который так радостно и азартно цепляется за девственную стерильность
жилища, что, очевидно, не выветрится и за неделю. Зыбкость положения жильцов в этой квартире
становится очевидной. Кроме того, отношение хозяйки к Смугляне постепенно портится, взгляды
Иосифовны становятся косыми.
– Ты же ещё не расписался с ней, – говорит она однажды Роману наедине, – вот и подумай
хорошенько обо всём. Она ведь ни к чему не приспособлена. Даже готовить не умеет: редьку от
свёклы не отличает.
Роман со смущением пытается оправдаться за Нину, невольно ловя себя на том, что говорит,
кажется, то, что сказала бы и она сама. Он поясняет, что редька или свёкла для них не главное. А
главное у них – духовная общность. Но, произнеся эту формулу, потом ещё минут десять
объясняет хозяйке, что, собственно, хотел этим сказать. А, объясняя, вдруг обнаруживает, что,
пожалуй, и сам не возьмёт в толк, о чём таком особенном, что есть между ним и Смугляной, он
ведёт речь.
– Да и больная она какая-то, – добавляет Иосифовна, так и не догнав его объяснений, – у неё
силы никакой. Она тебе не помощница ни в чём.
Вот что касается помощницы, то тут крыть нечем. Роман и сам видит какие-то ненужные,
безумные для их денег покупки Смугляны, но молчит, чтобы не обидеть. К сожалению, в этом
новом союзе быстро заканчивается и резерв искренней открытости. В отношениях с Ниной тоже
очень скоро набирается много такого, что остаётся только своим, что не может быть общим и
доступным.
– Ты знаешь, – говорит он Смугляне вечером под впечатлением разговора с Иосифовной, –
конечно, этот наш закуток далеко не рай, но ведь мы можем лишиться и его. Ты бы попробовала
как-то приглянуться хозяйке.
– Так нам для этого надо обоим стараться…
– То есть?
– Ну, снять занавеску, чтобы она уже всё полностью видела. Просто прислушиваться ей уже,
наверное, скучно. Вот и пусть любуется. Тогда мы ей точно понравимся.
– Я серьёзно, – говорит Роман.
– А что такое?
– Она, кажется, недовольна тобой.
– Откуда ты знаешь? – подозрительно спрашивает Смугляна.
– Да замечаю её взгляды на тебя, – вынужден обмануть Роман.
– Но разве можно ей как-то понравиться ещё, кроме того, как я предложила?
– Можно. Ты же видишь, что она помешана чистоте, вот и помогай ей ещё больше в этом
сдвинуться.
– Она сдвинута и по другим статьям. Может быть, мне лучше представиться внучкой дяди
Лёни?
