не будет.
129
Роман с удивлением оглядывается, не зная, что ответить, не понимая, о чём это она. И какой
только чёрт дёрнул его за язык с этими пятнадцатью минутами…
– Ты оскорбляла меня не меньше, – говорит он, сам не зная, зачем это говорит.
– Чем?
– Пренебрежением своим. Скажу даже так: чем сильнее ты мной пренебрегала, тем больше всё
это: квартира и прочее – становилось для меня чужим. Ты даже не заметила, что выгнала меня
сама. А у меня тоже есть своя гордость.
– Да, наверное, так. И я в этом раскаиваюсь. Но твоё пренебрежение забивает моё. Ты мстишь
мне сразу с таким перехлёстом, что моё оскорбление тонет в твоём…
В своё новое ненадёжное убежище Роман возвращается с пустыми, вытравленными мозгами.
Дверь открывает ключом, выданным хозяйкой. Как хорошо, что «дома» никого. «Вот и сходил,
повидал», – с горькой усмешкой думает он, прячась в пустой квартире за весёлой занавеской в
горошек. Желание повидать детей даже не вспоминается. Оно забито невероятной метаморфозой,
случившейся с Ирэн. Впрочем, сегодня она была не Ирэн и не Голубикой, а Ириной – простой
женщиной без всяких претензий на исключительность. Как тяжела теперь её напрасная надежда,
её внезапно вспыхнувшее чувство. Каково ей-то, гордой и независимой, говорить о любви в то
время, когда её отвергают! Как жалкао её беспомощная угроза. Ну что она может? И если что-то
может, то пусть сделает, пусть накажет. Будет поделом. Теперь его вина на порядок тяжелей: одно
дело оставлять равнодушную женщину, другое – любящую жену. Скорее всего, она отомстит
самым больным – не позволит видеться с детьми. Да, впрочем, тут уже и сам не захочешь
приходить…
Сколько ни сидит Роман, размышляя, а перед глазами лицо жены с выражением того
хронического ожидания, с которым она открыла ему дверь…
* * *
Вечером следующего дня Голубика, подождав Романа на проходной завода, прослеживает его
путь до самых дверей квартиры. Факт, что он, оказывается, устроился буквально на другой стороне
улицы, ещё больше потрясает и снова оскорбляет её.
Войти же в эту квартиру она решается лишь на другой день.
Придя с работы, Роман застаёт на хозяйкином, умеющем вздыхать диване, зарёванных Ирэн и
Нину. Навалившись плечом на косяк, он с минуту расслабленно, как больной, любуется такой
потрясающей картиной. Он шокирован уже самим фактом появления жены в этом тайном
убежище. Ему и в голову не приходило, что она опустится до слежки.
На стуле, прямо перед соперницами, любопытно сверкая помолодевшими глазами, восседает
Мария Иосифовна, навострённая и энергичная, как батарейка «Сатурн». Внезапность
происшествия заводит её ещё на один порядок. Она всё слышит, во всё вникает. Ей бы ещё бумагу
и ручку, чтобы всё запротоколировать. Молодые женщины выговорились уже до полного бессилия,
до того, что в них уже не остаётся ничего, кроме чистой, спокойной, прямо-таки рафинированной
ненависти друг к другу. Смугляна тяжело изумлена странным правом этой неожиданно эффектной
женщины так много знать и так хорошо чувствовать человека её судьбы. Голубика, явившаяся в
белой искусственной французской шубе, казалось, принесла с собой часть реальной, но во многом
загадочной жизни Романа. И эта изумительная женщина, которой Нина в другое время и в другом
месте любовалась бы сама, каким-то скандальным, кухонным текстом требует вернуть ей мужа,
детям – отца. Смугляне остаётся только лепетать, что всё это решает сам мужчина. И вот
вернувшийся мужчина, постояв в дверях, устало опускается перед ними на корточки.
– Мерцалов, я пришла за тобой, – со всхлипами, как будто её тут обидели, жалуясь, сообщает
Ирэн, даже и сейчас не сумев назвать его по имени. – Пойдём домой, а?
– А что, я похож на мальчика, которого можно водить за ручку? – отвечает Роман, тут же
поднимаясь и подавая жене её небрежно сброшенную шубу. – Я могу лишь проводить тебя.
Выйдя во двор, они некоторое время стоят у подъезда, потому что идти-то, по сути, лишь через
дорогу. Оказавшись с мужем наедине, Голубика обессилено никнет – изображать в чужой квартире
одновременно спокойствие и решимость было нелегко.
– С кем ты оставила Юрку? – спрашивает Роман.
– С Серёжкой. С кем же ещё?
– Давай-ка поторопись тогда. С Серёжкой… Тоже мне, няньку нашла!
– А что я могу сделать? – тихо, уже мягко и податливо, говорит Ирэн, узнавая его манеру
нестрогих выоговоров.
Она послушно идёт от него, но через три шага поворачивается, словно удивившись своему
теперь уже нелепому подчинению бросившему её мужу.
– Нет, а всё-таки ты должен вернуться домой, – убедительно говорит она, словно заново всё
осознавая. – Я не могу уйти, оставив тебя. Теперь мы будем хорошо жить. Мы просто дураки, что
так вышло.
130
– Вышло да и вышло, – глядя под ноги, бубнит Роман.
– Но у нас же дети. Понимаешь…
Роман хватается за голову, стонет:
– Да перестань ты наконец! Не дави постоянно на детей! Лучше совсем ничего не говори!
– Ты что же, хочешь создать семью с этой татаркой?
– А при чём здесь «татарка»? Она вполне умна и привлекательна. Даже красива, как ты
заметила…
– Что?! Она красива? – криво усмехается Голубика. – Тебя что, чем-то опоили? Ну, если ты так
же слеп и в остальном, то представляю ваше будущее… Да как у тебя, у русского, может сложиться
счастливая жизнь с татаркой? И она, дура, тоже этого не поймёт. Ей же татарина искать надо.
– Вот уж не думал, что ты националистка.
– Никакая я не националистка. Ты что, не понимаешь, что за вашими спинами разный уклад,
разные привычки, разные обычаи? Я уж не говорю о том, что она обычная шлюха. У неё ведь нет
никакого чувства собственного достоинства…
– А у тебя есть? – обрывает её Роман. – А есть, так не появляйся, пожалуйста, здесь больше
никогда.
– Ой, да идите-ка вы от меня куда подальше! Стройте своё татарское счастье! – почти
выкрикивает Голубика и быстро уходит, подняв голову даже выше, чем требуется.
В квартиру Иосифовны Роман втаскивает себя полностью обессиленным, будто успевшим
отработать ещё одну смену.
– Она больше не придёт, – глухо сообщает он Смугляне.
– Почему?
– Она послала нас куда подальше…
Нина в эту ночь не может спать. Морально она сметена полностью. От неё не остаётся ничего –
одно ровное место. Вот так насоветовала она Роману… Помогла, называется… Их и без того
нервная жизнь теперь и вовсе взорвана. Разбитый Роман всячески успокаивает Смугляну, и за
ночь они переживают две умопомрачительных ссоры и два примирения.
На следующий вечер Голубика является снова. В этот раз Роман застаёт её за исповедью
Марии Иосифовне. Бывшая сыщица, наслушавшаяся
